– Тебе звонили с телевидения, – сказала мама, пока Кирилл ел. Обед был ритуалом, изменения в котором не допускались. Людмила Корсакова всегда приходила обедать домой – и подразумевалось, что Кирилл будет поступать так же. Не только ради правильного питания – хотя она и придавала ему большое значение. Главным был короткий разговор, деливший день на две части – обязательную, но не имеющую никакого значения, когда Кирилл был в школе, и ту, которая, собственно, и составляла жизнь Кирилла. Если бы он взял на себя отвагу выразить собственные ощущения в словах, то сказал бы, что мама относится к нему, как ювелир к огромному алмазу, медленно превращаемому в сияющий бриллиант.
– С какого? – торопливо глотая горячий суп спросил Кирилл.
– С районного кабельного… возьми хлеб.
В мелочах Кирилл с мамой никогда не спорил.
– Они собираются делать еженедельную детскую программу. Попросили тебя прийти, вероятно, предложат быть ведущим.
Год назад Кирилл соскочил бы со стула и что-нибудь закричал.
– Здорово, – откладывая ложку, сказал он. – Я завтра схожу, ладно? У меня настроение такое… странное.
– Стишное, – подсказала мама.
Он кивнул.
– Я записала телефон, позвонишь и договоришься. На завтрашний вечер. Режиссера зовут Павел Валентинович, постарайся оставить хорошее впечатление.
Кирилл кивнул. Разумеется, завтра они пойдут на телевидение вдвоем. По телефону он поговорит сам – чтобы продемонстрировать свою самостоятельность, но окончательное решение примет мама.
Ювелиру виднее, как гранить алмаз.
– Ну все, мне пора, – Людмила Корсакова поднялась, секунду смотрела на сына, словно собираясь сказать что-то еще. Наклонилась, чмокнув его в макушку.
– Пока, мам.
– Вымой посуду, хорошо?
– Хорошо, мама.
Людмила вышла из кухни. Кирилл сидел неподвижно, слушая, как она одевается в прихожей. На его лице медленно проступало напряжение – которое уже некому было увидеть.
– Кириллка!
– Да? – он повернулся, снова расслабляясь снаружи, словно мама могла увидеть его сквозь стену.
– Ты не дашь мне свои новые стихи?
Кирилл молчал.
– Мне надо показать их серьезным людям.
– Как-нибудь потом, мама. Ты что-нибудь старое им дай, ладно?
Мама подчеркнуто громко вздохнула.
– Ты не лентяйничаешь, Кириллка?
– Не знаю.
Людмила Корсакова тихонько засмеялась.
– Все-таки поищи, Кирилл.
Хлопнула дверь.
Мальчик, сидящий за столом, медленно взял ложку, посидел минуту, не двигаясь. Потом поднялся. Недоеденный суп отправился обратно в кастрюлю, тарелка и ложка в раковину. Кирилл налил бокал уже остывшего чая и отнес в свою комнату. Потом вышел в прихожую и закрыл дверь на второй замок.
Он снова остался один – мальчик, боящийся взрослеть. Одному – легче.
Кирилл был в центре внимания всегда, сколько себя помнил. Просто потому, что он умел писать стихи – в том возрасте, когда другие дети еще не способны запомнить чужие. Трехлетний поэт… пятилетний поэт… восьмилетний поэт…
Он привык.
У него не было друзей среди ровесников – та неизбежная цена, которую платят за любой талант. Кириллу стало бы легче, знай он, что эта плата не зависит от возраста, а прилагается ко всем, вставшим над толпой. Но он отнес ее лишь к себе – ошибка любого ребенка, считающего все происходящее с ним уникальным. Он искал друзей среди взрослых – и находил тех, кто старательно пытался относиться к нему на равных. Потом он смирился.
Одному – легче.
Кирилл плюхнулся на кровать, даже не потрудившись позвонить на телестудию. Его слегка знобило, и он не мог понять причину – то ли вернувшийся страх, то ли разговор с мамой. Телевидение? Да, он мог вести детскую программу, читая сочиненный взрослыми текст, а изредка – свои стихи. Это была награда, честно заработанная, горькая и ненужная. Кирилл понял все, еще год назад. Он ничем не лучше других. Просто умел в пять лет то, чему другие учатся в двадцать. Если отбросить возраст, то Кирилл был одним из многих поэтов, известных лишь десятку друзей и собирающихся на свои «литературные вечера» в районных газетках и домах культуры. Тринадцать лет делали его уникальным… но уже куда меньше, чем раньше.
Детство – преходящий недостаток.
Кириллу было интересно, что скажет мама, когда поймет это. Вряд ли отнесется спокойно. Ювелир, узнающий, что старательно гранил под бриллиант кусок стекла, не сможет примириться с этим.
В комнате стемнело, и утренняя тоска стала возвращаться. Ее можно было прогнать… ярким светом, громкой музыкой, но Кирилл не шевелился. Что-то приближалось. Накатывало. Тоскливое, неудержимое, близкое тьме – тень от тени, страх от страха. Кирилл стиснул зубы. Так, наверное, умирают… или рождаются.
И вдруг его отпустило. Разом.
Мир снова стал прежним, тоскливым, но спокойным. Кирилл с шумом втянул воздух, почувствовав, что непроизвольно задержал дыхание, может быть – минуту, может быть – две назад. Он вспотел и ослаб.
ЧТО ЭТО БЫЛО?
Кирилл привстал, потянулся к выключателю. Замер.
В двух метрах от него, за письменным столом (большим, солидным, взрослым) кто-то сидел.
– Ну? – сказал кто-то. – Включай свет.
Как загипнотизированный, Кирилл щелкнул клавишей. Свет больше не был другом и защитником, убийцей ночных страхов. Свет предал его, показав то, что явилось во тьме.
За столом сидел мальчишка. Подросток, тощий и голый, улыбающийся, глядящий на Кирилла так, словно видел его и в темноте.
– Сделай удивленные глаза, – сказал мальчишка. – И успокойся. У нас еще есть время, но его так мало, что лучше поторопиться.
Кирилл слишком часто видел самого себя, не в мертвой статичности фотографии, а по тому же телевизору, чтобы ошибиться.
– Это я, – сказал он.
Мальчишка кивнул.
– Ты.
Он встал – спокойно, не стесняясь наготы. Посмотрел на Кирилла – задумчиво, оценивающе.
– Зови меня Визитер.
Говорили, что на этой даче несколько раз останавливался Сталин. Хайретдинов никогда не опровергал устоявшееся мнение – хоть и выяснил в свое время, что вождей крупнее Микояна старые стены не знали.
Недалеко от Москвы, почти чистый воздух, вышколенная прислуга и удобная для охраны планировка – что еще надо человеку, занимающемуся большим бизнесом и большой политикой?
Весь вечер Рашид Гулямович был не в духе. Прогулялся под мелким дождиком в «саду» – если можно так называть солидный кусок леса, обнесенный крепким забором. Против обыкновения не отгонял охрану. Прилетевшего из Саратова с отчетом директора газоперерабатывающего комплекса принял непривычно сухо, чем поверг его в легкую панику.
