Еще через две недели регулярного питья каких-то отваров, которые готовила для него Софья Илларионовна, Сергей Суриков полностью восстановился. Пора было уходить из гостеприимного дома. А уходить не хотелось. Здесь было тепло, чисто и надежно. Он все искал слова, чтобы завести с Софьей разговор о своем уходе. Но она начала первой.
— Думаешь уходить? — спросила она как-то, налив в старые чашки с щербатыми краями горячий чай.
— Надо, наверное, — неуверенно ответил Сергей. — Что ж я у вас тут нахлебником…
— А что, не хочется уходить?
— Не хочется, — внезапно признался он, сам того не ожидая.
Еще минуту назад он не был в этом уверен. Он был молод, всего двадцать лет, привычен к вольной жизни без всяких ограничений, без родительского контроля и без слова «надо». Ему просто не может нравиться жизнь с чужой нищей старухой, которой восемьдесят четыре года и которая сама нуждается в уходе.
— Это правильно, — кивнула Бахметьева. — Раз не хочется уходить, значит, ты стал взрослым. Кончилось твое дурное детство и твоя шальная юность, Сереженька, все, конец.
— Я что-то не понял. Это вы о чем?
— О том, что только молодой дурак хочет быть от всех независимым и рвется к самостоятельности и одиночеству. Чем человек старше и мудрее, тем яснее он понимает, что смысл жизни только в том, чтобы быть кому-то нужным. Только в этом. Понял, сынок?
— Нет, — признался Сергей.
Он тогда действительно не понял. Мысль оказалась для него слишком сложной. Зато в голову пришла другая мысль: как это может быть, чтобы слова такой старой бабки были для него слишком сложными? Он что, совсем полный идиот? Такой идиот, что уже не в состоянии понять то, что говорит ему старая безграмотная женщина? Нет, не может такого быть, это болезнь, наверное, сказывается. Может быть, от тяжелых болезней человек не только душой, но и мозгами слабеет.
— Ну ладно, раз не понял, значит, рано тебе еще об этом думать. Твоя душа, значит, быстрее умнеет, чем голова. Ты душой-то правильно чувствуешь, уходить не хочешь, а голова пока еще не поспевает, не справляется. Ну и ладно, потом догонит. Что ж, Сереженька, раз ты хочешь остаться, тогда нам с тобой поговорить нужно. Серьезно поговорить. В первый и в последний раз. Разговор будет тяжелый, поэтому мы один раз через это пройдем и больше возвращаться к нему не будем. Потому как если мы с тобой друг друга правильно поймем, то нам и нужды не будет к этому еще раз возвращаться. А ежели придется снова об этом заговорить, значит, не получилась у нас совместная жизнь, и ты в ту же минуту отсюда уйдешь. Уговор ясен?
Сережа молча кивнул, с недоумением и даже испугом глядя на маленькую сухонькую старушку. Он никак не ожидал, что она начнет ставить ему какие-то условия, да еще так жестко формулировать.
— Ты наркотики давно употребляешь? — неожиданно спросила Софья Илларионовна.
— А… — Сережа аж поперхнулся. — С чего вы взяли, что я употребляю? Никогда я…
— Плохо, сынок. Такой серьезный разговор у нас с тобой, а ты его с вранья начинаешь. Я ж по тебе вижу, что ты употреблял. Ты не наркоман, нет, тебя за то время, что ты у меня пролежал, не ломало. Но есть признаки, по которым я точно вижу: употреблял, и давно, с детства еще. Я понимаю, я старая и слабая, у тебя велик соблазн меня обмануть. Тебя трудно в этом упрекать, вы все, молодые, этим грешите. Старый — что малый, это вам так с детства внушили, а вы и поверили, дурачки. Старики кажутся вам глупыми, их и обмануть не грех. Так вот, чтобы у тебя такого соблазна больше не возникало, я тебе скажу кое-что. Я двадцать лет провела в Сибири, в лагерях и на поселении. Двадцать лет. Столько, сколько ты на свете живешь. Зубы рано потеряла, да и волосы тоже. Но столько я за эти двадцать лет увидела и узнала, что меня теперь обмануть очень трудно. Меня может обмануть только близкий человек, человек, которого я очень сильно люблю и потому закрываю глаза на все и верю ему. А больше никому не удастся, и тебе в том числе, запомни это.
— А за что вас в Сибирь, Софья Илларионовна?
— Ну как за что? — Она усмехнулась, одним глотком допила остывший чай и со стуком поставила чашку на стол. — За то же, за что и всех. Мужа признали врагом народа и расстреляли, а меня как жену врага народа — на двадцать лет. Хорошо еще, сына сумела спасти, ему тогда полгодика всего было. Да мне самой-то было двадцать пять всего. Ушла из дома под конвоем молодой красавицей, а вернулась через двадцать лет больной старухой. Вот так, сынок. Но это я не к тому, чтобы ты меня жалел, я ни в чьей жалости не нуждаюсь, а к тому, чтобы ты понял, сколько разных болезней и горестей я за свою жизнь навидалась. Сибиряки — народ крепкий, цивилизацией не испорчены тогда еще были, все секреты целебных трав, ягод и листьев из поколения в поколение передавали. В тех местах и ламаистов много было, бурят, у них тоже свои секреты есть. Всему научилась. И про наркотики там узнала. Так что, когда в следующий раз врать мне соберешься, подумай как следует. Еще раз на вранье поймаю — расстанемся.
Сережа понимал ее через слово. Он, например, так и не понял, за что же ей присудили двадцать лет лагерей, и почему расстреляли мужа, и почему надо было спасать сына. В школе он учился кое-как, а к тому времени, когда проходили историю двадцатого века, уже не жил дома, отирался по чердакам и подвалам. Его ведь даже и не искал никто, ни мать, ни учителя. Учителя были счастливы, что такой «проблемный ребенок» наконец свалился с их телеги, а мать вообще ничем не интересовалась, кроме выпивки и опохмелки, мозги все пропила еще до Сережиного рождения. Так что слова Софьи Илларионовны в большей своей части оставались для него загадкой. Кто такие ламаисты? Кто такие буряты? Что у них там за секреты такие особые могут быть? Каких таких горестей и болезней Бахметьева навидалась в тех лагерях? И что это за лагеря? Такие, как сейчас, куда направляют после суда для отбытия наказания? Или какие-то другие? Сережа Суриков мало что знал из области уголовной юстиции, но поскольку всю жизнь крутился в криминальных компаниях, у членов которых обязательно кто-то сидел, родственники или знакомые, то ему было понятно, что женщины по двадцать лет в нынешних лагерях не сидят. А как же тогда Софья? Врет, что ли?
— Уговоримся мы с тобой, сынок, так, — продолжала между тем старуха. — Ты можешь остаться жить со мной. Квартирантом. Плату за комнату я с тебя брать не буду, но за это ты будешь за мной ухаживать. В магазин ходить, в квартире убирать, белье в прачечную носить, я все-таки уже очень старая, мне это тяжело. Поручения мои будешь выполнять. Хозяйство вести будем раздельно, мне твои деньги не нужны, у меня пенсия есть, мне хватает. Квартплату, электричество и телефон оплачиваем пополам. Если хочешь, я из твоих продуктов буду тебе готовить. Но за все это ты должен выполнять мои требования. Первое: пойдешь работать. Работать будешь недалеко отсюда, чтобы я могла прийти проверить, не обманываешь ли ты меня. Второе: никаких наркотиков. Категорически, раз и навсегда. Третье: никого ко мне не приводить. Сам можешь гулять, где захочешь, и ночевать, где захочешь, хоть неделю домой не являйся, но здесь чтоб ни одного постороннего не было даже близко. Если уживемся мы с тобой, оставлю тебе эту квартиру, дарственную оформим или еще как, после моей смерти будешь здесь хозяйничать. Но если замечу, что ты мою смерть торопишь, приблизить хочешь, — имей в виду, ничего у тебя не выйдет. Я бумагу напишу, что, если умру не своей смертью, виноват Сергей Суриков, его первого хватайте. Напишу и в надежном месте оставлю. Так что лучше и не затевайся с этими глупостями.
