— Ой! Да ведь это… цирк! — задрожала Джанет.
— Цирк, по-твоему? А куда он делся?
— Туда же, куда и Рождество, наверно. Просто исчез давным-давно.
Джанет окинула взглядом все вокруг.
— Какой он ужасный, правда? Мальчик стоял ошеломленный:
— Уж это точно.
В первых слабых лучах зари раздавались громкие мужские голоса. Подтянули спальные вагоны, из окон на детей смотрели, моргая, заспанные лица. Как дождь камней, простучали по улице лошадиные копыта.
За спиной у детей вырос мистер Филдс.
— Мерзость, варварство держать зверей в клетках. Знай я, что вы такое здесь увидите, ни за что бы с вами сюда не отправился. Это действо буквально леденит кровь.
— Да, конечно. — Однако взгляд у Джанет был озабоченный. — И в то же время, мистер Филдс, это напоминает чем-то гнездо червей. Мне хочется изучить это.
— Не знаю, — сказал Роберт; глаза его бегали, а руки дрожали. — Все это похоже на сумасшествие. Может быть, если мистер Филдс разрешит, мы бы попробовали написать сочинение…
Мистер Филдс кивнул:
— Рад, что вижу серьезное отношение, что вы смотрите в корень, хотите по-настоящему понять этот ужас. Хорошо, сегодня, после полудня, мы посмотрим цирковое представление.
— Меня, кажется, стошнит, — сказала Джанет. Машина Времени зажужжала.
— Так вот что такое цирк, — продолжала она сумрачно.
Тромбоны оркестра умерли в их ушах. Последним, что они видели, были леденцово-розовые гимнасты, вихрем крутящиеся на трапеции, между тем как на арене кричали и подпрыгивали обсыпанные мукой клоуны.
— Нет, конечно, психовидение лучше, — медленно проговорил Роберт.
— Эти ужасные запахи, это волнение… — Джанет заморгала. — Очень вредно для детей, правда? И рядом с детьми сидят взрослые. Матери, отцы — вот как называли их дети. Все так странно!
Мистер Филдс стал записывать что-то в классный журнал.
Словно сбрасывая оцепенение, Джанет тряхнула головой.
— Мне нужно все это увидеть снова. Я не разобралась в их побуждениях. Мне нужно снова пробежать через городок в то раннее утро. Холодный ветер в лицо… тротуар под ногами… прибывающий поезд с цирком. Может, это воздух и ранний час побудили детей подняться и побежать смотреть, как прибывает поезд? Или же причиной было что-то другое? Мне нужно еще раз увидеть события в их последовательности. Почему дети были так взволнованы? Я что-то упустила.
— Они все так улыбались, — сказал Уильям.
— Что такое летние каникулы? Я слышала, как дети о них говорили. — Джанет посмотрела на мистера Филдса.
— Все лето дети носились как безумные, избивали друг друга — вот что такое летние каникулы, — ответил ей мистер Филдс.
— Лучше Государственного Трудового Детского Лета ничего быть не может, — проговорил ослабевшим голосом, глядя в пустоту, Роберт.
Машина Времени остановилась опять.
— Четвертое Июля, — объявил мистер Филдс. — Год тысяча девятьсот двадцать восьмой. Древний праздник, когда люди устраивали взрывы, чтобы отрывать друг другу пальцы.
Они стояли перед тем же самым домом, на той же улице, но только ласковым летним вечером. В воздухе шипели и крутились огненные колеса, на каждом крыльце смеющиеся дети что-то бросали вверх, и слышалось: бах, бах!
— Не убегайте! — закричал мистер Филдс. — Не пугайтесь, это не война!
Но лица у Джанет, Роберта и Уильяма становились от фонтанов холодного огня то белыми, то розовыми, то голубыми.
— Мы и не испугались, — стоя неподвижно, сказала Джанет.
— К счастью, — заявил мистер Филдс, — сто лет назад фейерверки запретили, положили конец всем этим взрывам.
Дети танцевали, придумывая свои танцы на ходу, белым бенгальским огнем писали на ночном летнем воздухе свои имена и заветные мечты.
— Мне бы тоже хотелось так делать, — сказала Джанет негромко. — Писать в воздухе свое имя. Посмотрите на них! Мне бы тоже этого хотелось.
— Что, что? — Мистер Филдс не расслышал.
— Ничего, — сказала Джанет.
— Бах! — шептали Уильям и Роберт, стоя под ласковыми летними деревьями, в темноте не отрывая взгляда от красных, белых, зеленых огоньков на чудесных летних газонах. — Бах!
Октябрь.
В последний раз Машина Времени остановилась в месяце горящих листьев. Люди с тыквами и кукурузными стеблями в руках спешили в сливающиеся с темнотой дома. Танцевали скелеты, носились летучие мыши, пылали свечи, а в пустых передних за открытыми дверями домов раскачивались подвешенные яблоки.
— Халлоуин, — сказал мистер Филдс. — Апогей ужаса. Это был век суеверий, как вы знаете. Потом сказки братьев Гримм, призраки, скелеты и вся прочая чушь были запрещены. Вы, дети, слава богу, выросли в очищенном от заразы мире, где нет ни теней, ни призраков. У вас другие, достойные праздники — День рождения Уильяма К. Чаттертона, День Труда, День Машин.
Стояла октябрьская ночь, на улице уже не было ни души, а они прохаживались возле того же дома, всматривались в темноте в пустые тыквы с вырезанными в них треугольными глазами, в маски, выглядывающие из темных чердаков и сырых подвалов. А внутри дома — подумать только! — собрались дети и, сидя на корточках, смеялись, рассказывали друг другу разные истории.
— Я хочу быть с ними, — сказала наконец Джанет.
— Конечно, как социолог, — сказали мальчики.
— Нет, — сказала она.
— Что? — спросил мистер Филдс.
— Нет, просто хочу быть в этом доме, хочу здесь остаться, хочу видеть все это и быть здесь и больше нигде; хочу, чтобы были хлопушки, и тыквы, и цирк, хочу, чтобы было Рождество, был День святого Валентина, было Четвертое Июля — такие, какими мы их здесь видели.
— Это переходит все границы… — начал мистер Филдс.
Но внезапно Джанет сорвалась с места:
— Роберт, Уильям, бежим!
Мальчики бросились за ней.
— Стойте! — закричал мистер Филдс. — Роберт! Ага, Уильям, ты попался! — Он успел схватить Уильяма, но другой ускользнул. — Джанет, Роберт, сейчас же вернитесь! Вас не переведут в седьмой класс! Вы провалитесь, Джанет, Роберт! Роберт!
Бешеный порыв октябрьского ветра пронесся по улице и исчез вместе с двумя детьми среди стонущих деревьев. Уильям вырывался и пинал мистера Филдса ногами.
— И ты за ними, Уильям! Нет, ты вернешься со мной домой! А те двое еще очень пожалеют. Захотели остаться в прошлом? — Мистер Филдс кричал уже во весь голос. — Ну что ж, Джанет и Роберт, оставайтесь в этом ужасе, хаосе! Пройдет всего лишь несколько недель, и вы, плача, прибежите сюда, ко мне. Но меня здесь не будет! Я покидаю вас в этом мире — пусть вы здесь сойдете с ума!
