— Потому что соединилось несоединимое — синтетический материал браслета с живой тканью руки. У нас это уже делается: полубиологические протезы. Есть такая белковая ткань — коллаген. Она и приживает синтетику, рассасываясь в организме. Но как произошел сплав живого и неживого в твоем случае, гадать трудно. Приживление полное, даже с утратой видимости.
— А происхождение браслета? Откуда он? Ты же физик.
Хмелик воздел руки к небу.
— Падре, я верил в вас, как в бога! Нет, старик, я не Саваоф, а простой кибернетик, и двери в антимир мне не подчиняются. Не выпучивай глаза: антимир — к слову. В данном случае — просто сосуществующий мир с тем же знаком. Ну вот, должно быть, там и нашли способ сближения пространства, этакого нуль-перехода в пределах планеты. И к нам такой переход ищут. Я бы в твою колдовскую рощу, — назидательно прибавил Хмелик, — научную экспедицию послал, встретились бы наши братья по разуму с понимающим товарищем. А то напоролись на полиглота-собственника.
— Кончай треп! — вскипел Озеров. — Я и не собираюсь скрывать от науки эту штуковину. Ты первый…
Хмелик измерил его насмешливым взглядом.
— Садись, благодетель человечества. Лингвист-филантроп. Блаженствовал с кругосветным билетом Кука без паспортов и виз, а теперь: «Хмелик, объясни!» Да за эту неделю мы бы доклад в Академию наук подготовили.
— Между прочим, из «Хмелик, объясни» ничего не вышло, — заметил Озеров.
— А что ты хочешь? Формулу? Да ее сам Колмогоров не выведет. Система сложная, что-то вроде «черного ящика», о конструкции которого мы ничего не знаем. Математическим языком ее не запишешь. Алгоритм неизвестен. Что же можно предположить? То, что у нее, как у всякого кибернетического устройства, есть «входы» и «выходы». На «входы» поступает географическое понятие или зрительное представление о нем, а с «выходов» — окно с синей каемочкой или дверь с оранжевой. Сиречь нуль-проход. Географию машина знает лучше нас с тобой, может найти любую точку на карте.
— Я все удивляюсь почему. Ведь это география нашего мира.
— А может быть, у них та же география. И Лондон на том же месте, и Париж. Вероятно, совсем другие, но место-то одно. На том же меридиане.
Оба умолкли, подавленные сложностью удивительной и едва ли объяснимой загадки.
— Будем ставить опыт, — сказал Хмелик. — Сначала положим на место этот фальшивый жемчуг. Туда, где ты его взял.
— Я не помню, где я его взял, — печально промолвил Озеров.
— Улицу не помнишь?
— Ни улицу, ни дом. Кто знает, сколько ювелирных магазинов в Лондоне. А браслет сам найти не может.
— Ты забываешь, что это, возможно, кибернетическое устройство. Следовательно, у него есть «память». Если он показал тебе эту витрину, значит, он ее запомнил. А что ты запомнил на этой витрине?
— Только подставку, на которой лежало ожерелье.
— Вот и представь себе эту подставку. Поотчетливей и покрупней.
Озеров задумчиво повернул браслет. И мгновенно перед ними в синем «окошке» материализовалась хрустальная подставка с точно такой же ниткой жемчуга, какая лежала у них на столе. Оба захохотали.
— Дай-ка я положу, — возбужденно сказал Хмелик.
Озеров превратил «окно» в «дверь», и Хмелик с каменным лицом осторожно-осторожно водрузил одно ожерелье на другое. Подставка с жемчугом растаяла в воздухе.
— Чудовищно интересно, — сказал Хмелик. Он уже не глядел на Озерова, о чем-то задумавшись.
Оба молчали. Один — с чувством гордости, как обладатель Аладдинова чуда, другой — сосредоточенно размышляя о каких-то неведомых партнеру перспективах. Хмелик молчал долго. Озеров уже два раза спрашивал его: «Ну, а теперь что?» Но Хмелик словно не слышал вопроса. Наконец он достал тоненькую папку бумаг, скрепленных в скоросшивателе, просмотрел их и сказал, словно подумал вслух, явно не обращаясь к Озерову:
— Они выехали в четверг, — он загнул два пальца, — значит, только к утру будут в Лондоне. Сейчас, должно быть, где-то в Северном море. У нас первый час; у них, очевидно, десятый. Самое время — никто не спит.
— Ты о чем? — спросил Озеров.
— Надо найти наш теплоход. Следует курсом Ленинград — Лондон, через Кильский канал и Северное море.
— Зачем тебе?
— Треба одного человечка повидать. Срочно. Едет в Лондон на симпозиум по вопросам машинного перевода.
— А ты при чем?
— Материалы к докладу вместе готовили. И тема общая: задачи дискретной экстраполяции. Да ты, гуманитарий, все равно не поймешь.
— Почему? — обиделся Озеров. — Как-никак имею некоторое отношение к языкам.
— Вот именно: некоторое. Не зная языка, не переведешь. А машина переводит. Когда Игорь уже уехал — этот самый хлопец и есть, — мы кое-что сделали в группе. Буквально позавчера. У нас было шестнадцать образцов перевода с грузинского на арабский. И ничего больше — ни грамматики, ни словарей. И представь себе: чисто формальными автоматными методами удалось правильно перевести кусок совсем нового текста. Ты соображаешь, что это для математики?
— Почему математики? — не понял Озеров.
— Чудак, суть-то ведь в алгоритмах, перерабатывающих буквенную информацию. Игорь с этого и начнет. А вот с такой тетрадкой, — Хмелик торжественно потряс скоросшивателем, — совсем другой вес получится. Как в боксе. Из полусреднего в полутяжелый.
Озеров задумался. Идея Хмелика казалась все более неосуществимой.
— А как искать теплоход? Телевизорным способом? Елозить по морю туда-сюда? Между прочим, это сотни тысяч квадратных километров. И в темноте. Это тебе не улица — фонарей нет.
— Там другой пояс времени. Еще не ночь.
— Сам по себе браслет не найдет, — продолжал сомневаться Озеров, — а я этот теплоход даже на фото не видел.
— Другие видел. А все пассажирские лайнеры примерно на одно лицо. Кроме того, я дам координаты. Это во-первых. Теплоход белый, однотрубный, над трубой, вероятно, витки дыма, на корме крупно название «Эстония» латинскими буквами. На носу тоже. Представить сможешь. А во-вторых, у нас есть карта с маршрутными рейсами. — Хмелик достал атлас, раскрыл его и ткнул карандашом в Кильский канал. — Пунктирчик видишь? Это и есть наш рейс. Заводи игрушку и веди карандашом по пунктирной линии прямо к берегам Англии. До конца не доводи: они еще в пути. Браслет — устройство умное: поймет.
Озеров посмотрел на карту, повернул браслет, провел карандашом требуемую линию и представил себе вечернее море без берегов, темную, почти черную пучину с завихряющимися барашками волн. Таким оно и предстало перед ними, обрезав половину комнаты; возникло в кипучем, стремительном движении, как будто они с Хмеликом наблюдали его с низко летящего вертолета или с борта морского быстроходного катера, Хмелик даже взвыл от восторга:
