— Я? — Быков поглядел на меня. — Я бы, наверное, сюда не сунулся… если бы не это сокровище. Она кого угодно с толку собьет.
— Чуть что — сразу Косой… — проворчала я.
— Что ты обо всем этом думаешь, Николай?
— Не знаю, — тихо сказал Шельга, — пока не знаю. Но авария на заводе…
— Где? — легко сказал Быков. — Где она, родимая? Кто ее ликвидирует? Почему тут дома… резвятся? Почему не работают приемники и телевизоры? И вообще, может мы все здесь немного того?
— Не знаю, — сказал Шельга, — в порядке ли у нас психика, но Комитет все-таки существует. И опасность серьезной аварии тоже существует. А мы не можем послать сюда ремонтников, потому что они поставили ультиматум и не слышат наших предупреждений. Они знать ничего не хотят. Взрыв на комбинате — это репетиция. На десерт они приготовили основные цеха…
— Десант.
— Думали, — отмахнулся Шельга, — но если у взрывного устройства фанат… Вся котловина будет отравлена в течение считанных часов. Что можно успеть сделать? Там эвакуируют Кировский и Куйбышевский. Сотни тысяч человек…
— Что требуют?
— В принципе невозможного. В том-то все и дело. Мы можем только тянуть время.
— А ты?
— Что?
— Ты здесь зачем?
— Частично — для переговоров.
— И как же ты с ними будешь переговариваться?
— Они знают, как меня найти.
— Они возьмут тебя в заложники.
— У них в заложниках вся котловина.
— Это неважно. Главное для подонков — сознание всесильности. Хотя бы в отношении одного человека. Суметь поставить его на колени.
— Меня никто не поставит на колени.
— Есть много способов поставить человека на колени, — возразил Быков.
Мне этот спор надоел. Вот когда будут ставить, тогда и посмотрим. Открыла Грина. Люблю, да! Могу дочитать до конца, перевернуть и начать сначала. И мир становится тихим. И ты в сотый раз ждешь чуда, которое никогда не происходит…
Я прислонилась головой к стене. Тихий разговор мужиков, на кухне капает вода, тихо греет воздух на моей головой фонарик. А где-то до галлюцинации ясные, существуют алые паруса, доброе море, Грэй и Ассоль с детскими глазами. И белые чайки режут сильными крыльями синее высокое небо…
Я открыла глаза. Мужики молча смотрели на меня. А я терпеть не могу, когда меня разглядывают. Тем более, что с правой стороны мой профиль еще хуже, чем с левой.
— Чего вы? — хмуро спросила я.
Шельга встал.
— Ну, я пошел.
— Куда? — удивились мы с Быковым.
— Спать.
— Так вот же…
— Спокойной ночи.
Шельга растворился в темноте коридора.
Быков уставился на меня в затруднении.
— Дина… ты давно на себя в зеркало смотрела?
— Чего это? — агрессивно спросила я.
Быков открыл дверцу шкафа, молча поманил меня. Я нехотя подплелась. Быков неожиданно взял меня двумя руками за голову и придвинул к темному зеркалу. Я неохотно посмотрела. Изображение ответило мне таким же неприязненным взглядом. Мы друг другу активно не нравились. Я подняла глаза на уткнувшегося в мой затылок Быкова.
— Ну?
— В тебе что-то изменилось…
— Форма носа? — съехидничала я.
Быков явно растерялся.
— Носа? Может быть…
— Ты что, совсем?
Быков повел плечом и отпустил меня. Задрал угол «светомаскировки».
— Вот это да!
Я подлетела и ахнула. Город горел.
Пылали белым огнем блоки домов и паребрики тротуаров, светились желтым паутина проводов и трещины в асфальте. Гигантскими голубыми свечами горели столбы и деревья. И над этим городом-привидением плыла зеленая луна, то и дело ныряя в стремительно несущиеся чернильные тучи.
День шестой
Наутро мы разделились. Почти поровну. Потому что мы с Быковым и Псом стоили столько же, сколько один Шельга. Правда, мужики все утро пытались засадить меня под замок, но мы с Псом прорвались.
Забрели мы в частный сектор — тот, что посередине города. Чахлые заборчики, облезлые дома, черные одно-двухэтажные бараки…
Быков шлепал на стены рукописные объявления, совал нос во всякие закоулки, напевал и бормотал — в общем, вел активный образ жизни.
А Пес вдруг взвыл. Он остановился у ничем не примечательного домишки, наклонил низко лобастую голову и выл. Но не похоронно, а словно звал кого, подумала — меня — подошла, нет, только глаз скосил, грустный и требовательный глаз.
— Чего он? — нетерпеливо спросил Быков, выскакивая из проулка.
— Чего ты? — спросила я у Пса. Он понюхал каменный фундамент и взвыл с новой силой.
— Глянем? — предложил Быков.
— А вдруг там… как та бабка?
Его аж перекосило. Вчера рассказывал, как забрел в квартиру, а там на диване — полуразложившийся труп старухи. Забыли…
Быков полновесно шлепнул Пса по твердому заду — тот поджался, сел, и, задрав голову, посмотрел на Быкова.
— Хватит! — сурово сказал Быков. — Пошли смотреть.
Я еще не успела удивиться, что дверь заперта изнутри, как Быков с привычной легкостью ее взломал. Вот и еще специальность — с голоду не помрет. Дом-то… Веранда, сенки, да маленькая комнатушка. И ни души.
— Ну и что ты вопил? — спросила я у Пса. Тот ткнулся носом в пол и сдержанно рявкнул.
— Погоди-ка… — сказал Быков. И я увидела содранные с пола половики и квадрат крышки подпола. Быков осторожно потянул — крышка подалась.
— Есть кто-нибудь? — крикнул вниз. Молчок. Быков помедлил, нащупывая ступени, спустился вниз, что-то там свалил, ругнулся.
— Динго, щелкни выключателем, тут лампочка… Ага!
Пес топтался по краю, заглядывая вниз и поскуливая.
— Что там?
— Ничего особен… Дин… иди сюда…
Смотрю — сидит на корточках над… ну, словом, будто погреб в погребе. Так вот, сидит Быков и по крышке постукивает. Негромко так. Вежливо.
— Ты чего?
— Там вроде голоса…
Я опустилась на колени, прижалась ухом к холодной железной крышке. Тихо. Побарабанила, да еще Быков своим кулаком мощно вдарил. Тихо. Нет… вроде шорох. Или это Быков шевельнулся?
Подождали. Посидели. Быков пожал плечами и встал. И в этом время крышка стала медленно подыматься. Быков попятился, отодвигая меня себе за спину — я немедленно сунулась ему под мышку, уставившись в щель между крышкой и досками настила. Кто-то на нас оттуда таращился. Ну и мы, естественно, таращимся. Крышка пошла выше — появилась голова мужика. А лицо-то… как если бы я увидела перед собой свою умершую бабушку. Челюсть до пупа, глаза — полушками, красные, рожа небритая, серо-белая…
— Привет, — молвил, наконец, Быков. — Ты чего там… сидишь?
Мужик откашлялся, просипел:
