— Читай, читай…
— Неделю назад один мой знакомый, совсем молодой, пытался уйти. По счастью, его нашли вовремя. Потом он рассказывал мне: это была очень хорошая книга, после нее было трудно жить здесь. Не пугайтесь — это была не Ваша книга.
Поверьте, я просто хочу предупредить Вас! Мне кажется, Вы можете подняться до уровня того Мастера, который написал эту книгу. Я не буду называть его фамилию, не надо. И еще: Вы знаете, что сказал Толкиен, когда ему рассказали о том, какую волну «толкиенизма» вызвали его книги? Он сказал: «Я испортил им жизнь»…
Прощайте. Всего Вам доброго.
Данька замолчал, потом сложил письмо, засунул его обратно в конверт. Отодвинул к Андрею. Спросил:
— Ты не знаешь, Толкиен действительно сказал эти слова?
— Да.
Они снова помолчали.
— Мне кажется, тебя должна радовать столь высокая оценка твоего таланта… — осторожно сказал Данька.
— Ты так думаешь?
— Я-то? Нет. Андрей хмыкнул, убирая письмо в папку. — Где там твой «Красный Крымский»? Под столиком, как в добрые старые времена?
— Не печалься, дружище, этот твой поклонник не прав, — сказал Данька, наполняя стаканы. — Ведь если не писать хороших книг, то останутся только плохие, и это будет неправильно. Кроме того, хорошие книги виноваты здесь не больше, чем омут, в который нужно бросить ребенка, чтобы тот научился плавать. Понимаешь?
— Да, - сказал Андрей. — «Я тот, кто вечно хочет зла, и вечно совершает благо». Классика. Ты что-то писал об этом.
— Писал, — согласился Данька. — Однако, учти, автор письма прав в другом:
Настоящий писатель всегда маг, обладающий огромной силой.
— Да, — снова сказал Андрей.
— Я знаю. Я помню…
* * *
…Он помнил. Коты бежали из Гамельна на второй день Нашествия. На третий день колокола собора святого Бонифация заговорили по-новому: больше они не пели благо славного Гамельна, они пели его смерть. — Я не могу бороться с городом, — думал он, — я могу только убить его. На пятый день в городе не осталось хлеба. На седьмой день Нашествия его отыскал мальчик. Это был Вилли — самый старший из тех, ради кого он приходил иногда в город, пока еще мог терпеть городскую жизнь.
Никто в городе не понимал, чему он учит Вилли и других детей — то ли игре на дудочке, то ли древним позабытым стишкам и считалкам… — Мастер, — сказал Вилли, — город умирает. Крысы… — Я знаю, — сказал он. Вилли посмотрел ему в глаза и понял. Медленно, словно ломаясь, мальчик опустился перед ним на колени. — Мастер… — Не надо, Вилли.
* * *
— Боги, — подумал Андрей… — Вилли, Борис…
* * *
— Мастер… там дети. Они же не виноваты. Там… моя мама… — Если мальчик заплачет, — подумал он, — я не выдержу и пойду в город. Вилли не заплакал. Но Мастер поднялся с мягкого мха и шагнул на имперский тракт — спасать город, который ненавидел.
4
Домой Андрей добирался уже заполночь. Вышел из метро на пустынный ночной проспект окраины Москвы. Ждать автобуса не хотелось, да и бесполезно было, скорее всего. Андрей поднял воротник плаща и зашагал… Вот и его дом. Перейти улицу, подняться на девятый этаж… Хорошо, если лифт не отключили… Машину он заметил, дойдя до разделительной полосы. Черный мерседес с тонированными стеклами. Андрей остановился на полосе, пропуская его. Мерседес вдруг выключил фары и притормозил, и Андрей сразу понял, в чем дело — слышал про такие развлечения. Стало жутко, как в кошмарном сне… Он метнулся назад, к тротуару, под защиту редких деревьев. И сразу понял не успеть. Мерседес вильнул в сторону, подрезая его. Андрей рванул, уже не надеясь убежать, обратно. Мерседес зацепил его на самой середине шоссе. Андрей упал, откатился, теряя сознание… Кто-то громко звал его по имени, и это почему-то было важно. И еще было очень важно найти что-то ценное, выпавшее из его руки… Андрей не понимал, что… Пересиливая боль, с трудом удерживая ускользающее сознание, он приоткрыл глаза. Грязная мостовая Гамельна была перед его лицом.
* * *
Скрутив руки за спиной, двое стражников выбросили его из здания ратуши, когда он пришел за обещанным золотом. Лишь час назад крысы покинули город, повинуясь волшебному напеву его дудочки. Теперь он лежал лицом в гамельнской грязи.
Бургомистр и его люди хохотали где-то очень далеко, у парадного подъезда, с которого его только что сбросили. Перед глазами плыло. Волшебная дудочка, подаренная владыками Дивных, выпала из-за пазухи и откатилась, и не было сил дотянуться, сберечь подарок от грязи и смеха… — Мастер… Мастер! Он приподнял голову. Вилли. — Мастер… — мальчик плачет. «Я не люблю, когда плачут дети. Я — Мастер». Он приподнялся. Встал на четвереньки.
Подобрал дудочку. Вилли бросился поддержать его, обнял за плечи, помог встать на ноги.
«Я не могу бороться с городом. Я не смог даже просто убить его. Но я Мастер. Я могу иное».
Он поднес дудочку к губам. Он заиграл. У ратуши засмеялись: они не поняли. Эта музыка — не для них. Но вот скрипнула дверь в доме напротив.
Маленькая девочка услышала — город еще не пожрал ее сердце. Хлопнули ставни в другом доме, и мальчишка постарше спрыгнул из окна на мостовую… Плачь, Гамельн!
«Плачь, Гамельн, ибо я — Мастер. Я знаю, как превратить в Дорогу даже твою грязную улицу. Я уведу твоих детей — тех, кто еще жив…»
— Мастер! Андрей снова открыл сомкнувшиеся было глаза: «Вилли? Нет, Борис.» Он приподнялся на локтях. Борис бросился поддержать его.
— Ты… что здесь… делаешь?.. Ночью…
— Я чувствовал плохое… Я звонил, никто не отвечал… Андрей, я боялся…
— Не надо, Борис. Не бойся, — он перевернулся на бок, потом исхитрился сесть. — Помоги мне встать, и пойдем домой. У нас много работы, ты же знаешь. Надо научиться превращать улицы в Дорогу…
Что-то было зажато в его кулаке. Он оторвал руку от асфальта и поднес к лицу. Дудочка. Он рассмеялся: «Я не могу победить тебя, город. Но я — Мастер. Я могу иное!»
— Пойдем, Борис.
— Да, Мастер. Что же, плачь, Гамельн…
Георгий Сагайдачный
В ОДНОМ ИЗ ТЫСЯЧИ МИРОВ
— Ты все понял, Василий? — спросил, выходя из машины, высокий широкоплечий мужчина лет сорока с небольшим, одетый в элегантный серый плащ. — Жди меня здесь и сиди спокойно, что бы ты ни увидел и, что бы тебе не показалось. — Товарищ генералмайор, а может все-таки мне с вами? — начал, было, молодой человек, сидевший за рулем черной «Волги». — Вася, ну что ты в самом-то деле? Это всего лишь встреча с одним моим старым добрым знакомым. — И все же я… — Товарищ лейтенант, вам ясен приказ? Через несколько секунд генерал уже скрылся за деревьями, обступившими заброшенную лесную дорогу. Он мерно шагал по ночному лесу, и окружающая темнота, казалось, совсем ему не мешала. Генерал переступал через незаметные даже днем корни и сгнившие стволы, глубоко ушедшие в землю, отводил рукой загораживающие дорогу ветви. Ни разу не сбился он с выбранного направления. Хорошо знавшие генерала, увидев его в эту минуту, изумились бы тому, как разительно переменилось лицо этого человека. Оно, прежде грубовластное, было теперь преисполнено ледяного спокойствия и какой-то сверхчеловеческой мудрости. Во взоре светились громадная внутренняя сила и суровая непреклонная решимость. Мало кто сумел бы выдержать этот взгляд, не опустив глаза. Лес неожиданно кончился. На небольшой поляне, за низеньким ветхим забором стоял рубленый дом под тесовой крышей, с высоким крыльцом и побеленной печной трубой. В окнах горел неяркий желтоватый свет. Генерал улыбнулся. То была холодная, недобрая ухмылка, не сулившая обитателям домика ничего хорошего.
