— В город, — сказал он. В город.
3
К восьми часам вечера Андрей добрался, наконец, в «Домбай», славную старую шашлычную, знакомую еще со школьных лет. Здесь всегда было полутемно и немноголюдно, а в дополнение к последнему достоинству здесь нередко подавали настоящий шашлык и неплохое харчо. Данька, конечно, был уже здесь.
Более того, вожделенный шашлык, политый кетчупом и обсыпанный луком, уже дымился на столе перед ним. Они поздоровались, и Данька, нагнувшись, выудил из-под стола бутылку «Красного Крымского». — У-у, — сказал Андрей, — «Массандра» — это к месту. Данька откупорил бутылку и разлил портвейн в стаканы…Даниил Матвеев был старинным (они вместе учились в школе, потом в Университете) другом Андрея.
Более того, Данька был еще и его «коллегой по перу». Правда, Андрей шутил иногда, что любая из его книг по тиражу превосходит все Данькины книги, взятые вместе. Данька не обижался — он знал цену своих книг. Андрей и сам понимал, что книга, которую прочитали и поняли десять мастеров, стоит книги, которую читают миллионы. Нет, и сам Андрей не писал «попсы».
Просто Данька не был «литератором» и не работал, как Андрей, в жанре fantazy.
Данька был магом и писал о магии. По крайне мере, именно так определял его деятельность Андрей.
Они выпили и принялись за шашлык.
— Спасибо за книгу, — сказал Андрей, одолев первый шампур и закуривая сигарету.
— Ты уже благодарил, — усмехнулся Данька, — неделю назад, по телефону.
— Все равно. Это здорово.
— Нашел в ней сюжет для новой повести?
— А то, как же! И не один. Хочешь, сделаю тебе комплимент?
— Хочу. Валяй, делай.
— Твоя книжка пришлась по душе моим райдерам.
— «Дорога на Монсальват»?
— Она. Знаешь, райдеры — суровые критики. Это действительно комплимент. Данька кивнул.
— Что же привлекло твоих странников в моем скромном труде?
— Не прикидывайся, сам знаешь, что.
Данька снова кивнул. Он знал, что — Андрей часто рассказывал ему о своих ребятах, в том числе и то, о чем сам мог только догадываться…Андрей никогда не был для них руководителем, — просто друг, один из очень немногих взрослых, которым они доверяли. Он почти никогда не задавал им прямых вопросов, предпочитая дожидаться тех редких случаев, когда райдеры сами рассказывали ему о себе. Борис — тот, кажется, ценил эту тактичность и в ответ старался помогать Андрею информацией, когда тот чего-то не понимал в их жизни. Борис был самым старшим из них — не только в Москве. Именно он — сам, по собственной инициативе, Андрей не настаивал — именно он в первый раз рассказал Андрею о райдерах. Это было уже в городе, осенью после той памятной встречи в тайге.
Потом Андрей познакомился с другими ребятами, узнал, что многие пишут стихи, а коекто — и прозу, стал возиться с ними, помогая выправлять стиль и слог, вот уже два лета надолго уводил нескольких ребят в лес, где вместе с Борисом учил их жить без метро и гамбургеров… Райдеры не были ни движением, ни — уж тем более! — организацией. Их и было-то всего: человек двадцать в Москве, да столько же в Питере, да по-нескольку человек в больших областных городах. При встрече они иногда рисовали на земле северную руну Дороги. Это не пароль, объяснял Борис, просто способ узнать друг друга.
От имени этой руны — «Райд» — и получилось само собой слово «райдер»… Одно время Андрею казалось, что райдеры немного похожи на хиппи. Но он быстро понял, что между ними нет ничего общего, кроме страсти к дороге и нелюбви к современному миру. Борис, например, коротко стригся, всегда был аккуратен в одежде, с равной простой элегантностью носил драную энцефалитку и тройку, подаренную отцом после поступления в институт. Райдеры не любили городов, никогда не тусовались, не болтались на трассе Москва-Питер. Но едва начиналось лето, райдеры, не собирая больших групп, «выходили на дорогу» и исчезали в лесах и на проселках России. Правда, один только Борис иногда выходил на дорогу в одиночку, остальные покидали города по двое или трое. Андрей давно уже привык присматриваться к людям, выясняя их литературные пристрастия.
В этом смысле «субкультура» райдеров была, несомненно, пропитана духом книг Крапивина. И еще — в меньшей степени — Толкиена и Кастанеды. И еще — его, Андрея Панина, книг. Он всегда удивлялся, думая об этом. Такое литературное «ирландское рагу» Андрей часто называл гремучей смесью (подразумевая Крапивина, Толкиена и Кастанеду, не себя, конечно). Да, райдеры не были движением, но Андрей чувствовал за ними неясную силу. Чувствовал, что, сложись некие обстоятельства, и райдерство охватит российских тинэйджеров, как эпидемия хиппи лет двадцать тому назад, когда московские мамы и папы дрожали от страха, как бы любимое дитя «не ушло в хиппи», подразумевая под этим полный социальный крах. Так действительно бывало — Андрей помнил и себя, и своих друзей…
И этим тоже райдеры отличались от хиппи — они не выпадали из социума, они вообще не любили внешних выражений. Андрей до сих пор многого не знал о них, хотя о многом догадывался. Так догадывался он, что каждый райдер верит в глубине души, что когда-нибудь лесная тропинка у него под ногами превратится в Дорогу… И потому так растрепался уже через неделю после выхода в свет подаренный Андрею экземпляр данькиной «Дороги на Монсальват». А Борис, подумал Андрей, он… он не верит, он знает. И ждет.
— Что-то с тобой сегодня?
— А? — Андрей встрепенулся. — Да вот… думаю о твоей книге.
— Ну и как? Думается?
— Еще как.
— А еще о чем думается?
— Еще? Еще — вот о чем, — Андрей расстегнул свою папку, достал вскрытое письмо, бросил на стол перед Данькой.
— Это что?
— Письмо, — Андрей пожал плечами. — Из сегодняшней почты.
Забрал в издательстве еще утром, да руки только сейчас дошли посмотреть. Вот ехал в метро, читал и думал.
— Мне прочитать? Можно вслух? Андрей кивнул. Данька взял конверт, повертел в руках, вытащил из него сложенный вчетверо тетрадный листок.
— Уважаемый Андрей Викторович, — Данька хихикнул: — Не иначе, как от восторженного поклонника. Или поклонницы? — он посмотрел вниз, на подпись. — Нет, все-таки от поклонника.
— Да ты читай, читай. Оно не длинное.
— Ага. Итак…
Уважаемый Андрей Викторович. Наверное, Вам покажется странным мое письмо.
Пожалуйста, поймите меня правильно. Мне очень нравятся Ваши книги, даже немного слишком… Хм, оригинально…
Но я хочу спросить Вас: Вы помните, давным-давно, при «застое», писателей называли «инженерами человеческих душ»? Мне казалась идиотизмом эта формулировка, но я был тогда всего лишь школьником. Теперь я знаю, что Настоящий (Настоящий с большой буквы, как у Лукьяненко в «Мальчике и Тьме») писатель действительно является этим самым инженером. Доводилось ли Вам задумываться, что происходит с читателем после того, как книга прочитана? Неделю назад… — Данька вдруг замолчал, быстро взглянул на Андрея.
