В городе царило какое-то оживление. Почти никто не шел мне навстречу: все спешили к центру города. Двигаясь в том же направлении, я попал в конце концов на площадь, запруженную сторону. Площадь, по нашим меркам, была небольшая, но после удушливого лабиринта кривых улиц казалась необыкновенно просторной. Вдобавок здания, выходившие на площадь, не только не отличались безобразием и убожеством, характерными для остальных построек, но, напротив, неплохо смотрелись. По-видимому, это были главные здания города, средоточие духовной и светской власти.
Мое военное обмундирование сыграло свою роль: горожане почтительно расступались, давая мне дорогу. Таким образом, я пробрался в первые ряды и увидел, наконец, что готовилось на площади.
В центре ее возвышались два грубо отесанных столба, со всех сторон обложенных большим количеством хвороста. В каждый столб были вбиты четыре железных кольца; с них свешивались тяжелые цепи. Тут же прохаживался рослый человек, голый по пояс, в черном колпаке, закрывавшем голову и лицо и оставлявшем лишь прорези для глаз. Несколько стражников с алебардами стояли вокруг. На противоположной мне стороне площади было сооружено нечто вроде деревянных трибун в два яруса. Над серединой второго яруса нависал тяжелый красный балдахин. Понемногу места на трибуне занимали хорошо одетые люди, их появление толпа встречала шумом. Верхний ярус заняли почти исключительно рыцари в доспехах, но без шлемов, и их дамы в нелепых платьях и уродливых колпаках, которые, вероятно, считались здесь верхом изящества. Наконец высшие властители заняли места под балдахином. Их было двое: высокий мужчина средних лет, в расшитом золотом камзоле и красном плаще, и молодая женщина в платье того же, что у прочих, нелепого покроя, но без головного убора, если не считать изящной золотой — или золотистой — диадемы. После того, как они уселись, от трибуны к столбам вышел приземистый человек в черной сутане, лицо его почти совершенно скрывал капюшон. Он поднял руку, и наступила тишина.
— Дети мои! — обратился он к присутствующим. — Сегодня славный день, ибо мы одержали очередную победу над врагом человеческим. Диавол силен и хитер, и многие средства применяет он, дабы погубить наши души. Однажды род людской пошел за ним, прельстившись мишурным блеском науки, и постигла наш мир Кара Господня. И ныне Посланцы Сатаны прибывают к нам и тщатся смутить наши души диавольской прелестью. Но Священный Трибунал стоит на страже дела Церкви! Сегодня еще двух Посланцев Сатаны мы предадим огню, из которого они явились. Да возвратятся в геенну огненную! Да свершится правосудие, к вящей славе Господней!
— К вящей славе Господней, — нестройно повторила толпа. Затем в толпе образовался проход, и на площадь въехала окруженная стражниками телега, влекомая тощей клячей. На телеге, в размалеванных балахонах, спиной друг к другу сидели связанные Зи и Саннэт.
Я понемногу, стараясь не привлекать внимания, выбирался из толпы. На одной из улиц, выходивших на площадь, стояло несколько телег, должно быть, принадлежавших крестьянам, привезшим товары на рынок. Телеги были неплохим укрытием и, в случае погони, затруднили бы путь преследователям. Туда я и перебрался. Убедившись, что за мной никто не наблюдает, я достал пистолет.
Разумеется, у меня не было никаких шансов спасти товарищей. Как мы уже убедились, местные жители не испытывали суеверного страха перед огнестрельным оружием, хотя сами его не имели. Я мог бы перебить два десятка стражников из своего пистолета, но что дальше? Их в городе было гораздо больше, да и простые горожане, по-видимому, относились к Посланцам Сатаны однозначно.
Приговоренных уже приковали к столбам. Саннэт был без сознания, его тело безжизненно висело на цепях. Палач с зажженным факелом подошел к столбам.
Я тщательно прицелился и выстрелил дважды. Я видел, как дернулось тело Саннэта, как повисло на цепях тело Зи. Это было все, что я мог для них сделать: избавить от мучений. В следующий момент пламя охватило столбы, черный дым повалил к небу.
На площади произошел некоторый переполох, те, кто слышал выстрелы, обернулись в мою сторону. Я повернулся и пошел по улице. Мышление этих людей было столь ограниченным, что им в первый момент не пришло в голову отождествить человека в воинской кольчуге — представителя власти — с нарушением порядка казни. Правда, дойдя до первого поворота, я ускорил шаг и поступил совершенно правильно. Переполох все-таки поднялся. По улицам скакали конные патрули, торговцы запирали двери лавок. Какой-то военный, судя по всему, офицер, отчитал меня за то, что я шляюсь без дела, и велел идти за ним. Ничего хорошего это не сулило, но я решил, что проявить открытое неповиновение прямо сейчас, посреди улицы, слишком опасно, и подчинился. Офицер свернул в какую-то подворотню, и мы оказались на мощеном дворе, где солдаты седлали лошадей. Офицер велел мне скакать к Южным воротам с приказанием их закрыть. К счастью, в детстве, когда я гостил у родственников в деревне, мне приходилось ездить верхом, и потому я сумел сесть в седло и выехать со двора. Я добросовестно передал приказ, однако выехал из города прежде, чем он был исполнен. Если бы я не передал приказа, за мной послали бы погоню сразу же, как только обнаружили бы, что ворота открыты. А так я избежал погони и добрался до нашего убежища почти благополучно, если не считать, что детские навыки оказались недостаточно прочными и уже в лесу проклятая лошадь скинула-таки меня и ускакала.
Заслышав мои шаги, Лоут выглянул из землянки с автоматом наготове. Увидев, что это я, он успокоился.
— Как Лаус? — спросил я вполголоса.
— Ему хуже. Рана гноится, у него поднялась температура. Сейчас он спит.
Чтобы не тревожить больного, мы отошли в сторону. Я рассказал Лоуту о событиях в городе. Он стал еще мрачнее.
— Я вижу, ты не пытался найти врача, — сказал он.
— Да, не до этого было. Но я намерен…
— Ни в коем случае! Он выдаст нас обязательно.
— Но речь идет о жизни Лауса.
— И о наших жизнях тоже. К тому же, если врач выдаст нас, он выдаст и Лауса.
— Но все-таки будет шанс, что он нас не выдаст. Мы не можем лишить Лауса последней надежды. В конце концов, мы ему обязаны.
— Тем, что оказались здесь? Нечего сказать, много мы выиграли!
— Лоут, не забывай, наш мир постигла катастрофа. Нам, во всяком случае, удалось ее избежать. Кроме того, Лаус — наша единственная надежда построить новую машину.
— Я уже сказал: я в эти игры не играю.
— Хорошо. В таком случае, вопрос будет решен голосованием. Голос Лауса станет решающим.
Не дожидаясь ответа Лоута, я вошел в землянку. Некоторое время я стоял, не решаясь нарушить сон больного: ведь это было единственное лекарство, которым мы располагали. Неожиданно Лаус открыл глаза.
