Ну, и так далее.
Слушали уже все шестеро. Потом Джерри Дикс заметил:
— Что за черт, Джордж? Ты прервал игру из-за какой-то научной фантастики?
— Ты уверен, что это постановка? — спросил Джордж.
— У меня было настроено на «Час в мире звезд». На музыку.
— Верно, — вставил Уолт Грейнер. — Минуту или две назад играли вальс Штрауса. «Венский лес», если не ошибаюсь.
— Попытайся на другой волне, Джордж, — предложил Тримбл.
Но едва Джордж успел коснуться ручки настройки, как радио вдруг умолкло.
— Черт, — пробормотал он, крутя ручки. — Надо же было лампе перегореть именно сейчас. Нет даже фонового шума.
— Может, это сделали марсиане? — предположил Уэйнрайт. — Продолжим, Джордж, пока карты не остыли. Они у меня так и рвутся сорвать банк.
Джордж никак не мог решиться. Наконец посмотрел на Уолта Грейнера. Все пятеро приехали из Лагуны в машине Грейнера.
— Уолт, — обратился к нему Джордж, — у тебя в машине есть радио?
— Нет.
— Вот дьявол! К тому же у меня нет телефона — эта чертова телефонная компания не желает ставить столбы так далеко от… А, ладно, хватит!
— Если это тебя всерьез беспокоит, Джордж, — заметил Уолт, — мы все можем быстренько смотаться до города. Или только мы с тобой, а остальные пусть играют. Это не займет много времени. Можно будет потом посидеть подольше, чтобы возместить утрату.
— Если не наткнемся по дороге на космический корабль, полный марсиан, — вставил Джерри Дикс.
— Бред! — воскликнул Уэйнрайт. — Джордж, твое радио просто перенастроилось на другую станцию.
— Мне тоже так кажется, — сказал Дикс. — Да и что с того, если где-то поблизости есть марсиане? Почему бы им самим не заглянуть сюда, если они хотят с нами познакомиться? Это наш покерный вечер, господа. Играем в карты, и пусть жетон идет к жетону.
Джордж Келлер вздохнул.
— Ну, ладно… — согласился он.
Вернувшись к столу, он сел, взял в руки карты и посмотрел в них, чтобы вспомнить, что там есть. Ах да, семерки и тройки. И его очередь прикупать.
— Сколько? — спросил Тримбл, поднимая колоду.
— Одну, — ответил Джордж, сбрасывая лишнюю карту.
Однако Тримбл так и не подал ему новую.
Внезапно с другой стороны стола Уолт Грейнер произнес каким-то странным голосом:
— Господи Боже!
Все на мгновенье замерли. Потом уставились на него и тут же быстро повернулись, чтобы увидеть, на что он пялится.
Марсиан было двое. Один сидел на лампе, стоявшей на полу, другой стоял на приемнике.
Джордж Келлер, хозяин дома, первым пришел в себя, может, потому, что почти поверил в сообщение, переданное по радио.
— П-привет, — неуверенно сказал он.
— Привет, Джонни, — ответил марсианин с лампы. — Слушай, бросай-ка ты карты.
— Да?
— Точно говорю, Джонни. У тебя семерки и тройки, и ты купишь до фула, потому что сверху лежит семерка.
Тут вмешался второй марсианин:
— Это просто, Джонни. Ты отдашь штаны за свой фул, потому что вот этот субчик… — он указал на Гарри Уэйнрайта, открывающего торговлю, — …вошел с тремя вальтами, а вторая карта в колоде — валет. У него будет каре.
— Можешь сыграть и убедиться, — добавил первый марсианин.
Гарри Уэйнрайт поднялся и бросил на стол перевернутые карты — в том числе три валета. Вытянув руку, он взял колоду у Боба Тримбла и вскрыл две первые карты. Это были семерка и валет.
Как и было сказано.
— Думал, мы тебя дурим, да, Джонни? — спросил первый марсианин.
— A-а, чтоб тебя… — Уэйнрайт двинулся к ближайшему марсианину, под рубашкой его перекатывались мускулы.
— Успокойся! — окликнул его Джордж Келлер. — Гарри, помнишь сообщение по радио? Ты не сможешь их выкинуть, если не можешь коснуться их тела.
— Верно, Джонни, — признал марсианин. — Покажешь себя даже большим болваном, чем всегда был.
Опять встрял второй:
— Что ж вы не садитесь играть? Мы вам поможем, всем играющим.
Тримбл поднялся.
— Один твой, Гарри, — со злостью бросил он. — Я возьму второго. Если радио сказало правду, мы не сможем их выбросить. Но попытаться не мешает…
Не помешало. Но и не помогло.
Во всех странах в ту ночь — или в тот день, если говорить о восточном полушарии, — максимальные людские потери были среди солдат.
На всех военных объектах караулы применили оружие. Одни часовые кричали: «Стой, кто идет!» а потом стреляли, но большинство открывало огонь сразу и палило до опустошения магазинов. Марсиане смеялись, да еще и подзуживали их.
Солдаты, не имевшие под рукой оружия, побежали за ним. Некоторые взяли гранаты. Офицеры использовали пистолеты.
В результате среди солдат началась жуткая бойня, а марсиане пострадали разве что от грохота.
Самые же страшные моральные муки испытывали офицеры, ответственные за секретные военные объекты. В зависимости от остроты своего ума они быстро или медленно понимали, что нет больше никаких секретов. Только не от марсиан. А поскольку марсиане обожали сплетничать, то и вообще ни от кого.
Дело даже не в том, что они интересовались военными делами как таковыми. В сущности, на них не произвели никакого впечатления ни дислокация установок для запуска ракет с ядерными боеголовками, тайных складов атомных и водородных бомб, ни знание секретных документов и тайных планов.
— Слабовато, Джонни, — сказал один из марсиан, сидя на столе генерала, командующего базой Эйбл, в те времена наглухо засекреченной. — Слабовато. Со всем, что у тебя есть, ты не справишься даже со стойбищем эскимосов, если они будут знать, как вахрать. А мы можем их научить, учитывая все ваши игрушки.
— А что такое это ваше вахрание?! — рявкнул генерал.
— Не твое собачье дело, Джонни. — С этими словами марсианин повернулся к одному из своих; всего в кабинете их было четверо. — Эй! — позвал он. — Квимим к русским, посмотрим, что есть у них. А заодно расскажем им кое-что.
Двое марсиан исчезли.
— Послушай, — сказал третий четвертому, — вот это цирк! — И принялся читать вслух сверхсекретный документ из запертого сейфа в углу комнаты.
Его коллега презрительно рассмеялся.
Генерал тоже рассмеялся, но без презрения. Он так и смеялся, пока два адъютанта тихонько выводили его.
Пентагон превратился в сумасшедший дом, равно как и Кремль, хотя, надо признать, ни одно из этих зданий особо не привлекло к себе марсиан.
Марсиане были так же беспристрастны, как и вездесущи. Никакие места не интересовали их больше других. Белый ли Дом, публичный ли — не имело значения.
