Какое-то время я спал, где придется, воровал еду, клянчил деньги, потом я встретил шлюшку, которая сказала, что существует приют для бедных, где людям помогают найти работу. Уже в тот же день я тоже сметал мусор с улиц. Оказалось, что остров называется Кеейлин, и это место, где многие стефферы впервые сходят на берег.
Наступила зима — когда дезертировал, я и не осознавал, что стояла осень. Я ухитрился заработать свой проезд в качестве палубного матроса на грузовом судне, везущем припасы на южный континент, но которое, как я слышал, должно было по дороге зайти на более северные острова. Информация оказалась верной. Я прибыл на Фелленстел, громадный остров с горной грядой, прикрывавшей населенную северную сторону от преобладающих южных штормовых ветров. Зиму я провел в мягком воздухе Фелленстела. Когда пришла весна, я снова отправился на север, на разное время останавливаясь на Манлайле, Меекуа, Эммерете, Сентиере — ни одного их этих островов не было в моей литании, но я все равно заучил их наизусть.
Постепенно жизнь моя улучшалась. Вместо того, чтобы в дороге спать, где придется, я понемногу оказался в состоянии снимать комнату на все время, что планировал оставаться на каждом острове. Я узнал, что публичные дома на островах связаны цепью контактов для дезертиров, это места их отдыха и помощи. Я научился находить временную работу, научился жить очень дешево. Я выучил диалекты островов, быстро применяясь к окружению, когда натыкался на другой выговор, который менялся от одного острова к другому.
Никто не говорил со мной о войне, разве что самым туманным образом. Меня часто засекали как стеффера, когда я где-то высаживался, но чем дольше на север я двигался и чем теплее становилась погода, тем меньше это кого-либо волновало.
Я перемещался по архипелагу Снов, видя его во снах даже сейчас, когда двигался, воображая, какой же остров окажется следующим, мысленно приводя его в существование, которое будет длиться столько, сколько мне потребуется.
К тому времени, когда я вышел на черный рынок островитян, чтобы заполучить карту, я понял, что, наверное, это самый сложный вид печатного материала, который только можно найти. Моя карта была неполной, устаревшей на много лет, выцветшей и порванной, а имена островов были написаны шрифтом, которого я поначалу не понимал, но все-таки это была карта той части архипелага, где я сейчас путешествовал.
На краю карты, рядом с оторванным куском, находился небольшой остров, имя которого я в конце концов смог расшифровать. Это был Местерлин, один из островов, о которых моя ненадежная память говорила, что мы прошли мимо него в путешествии на юг.
Салай, Теммил, Местерлин, Прачос… Это было частью литании, частью маршрута, который должен был привести меня обратно на Мурисей.
* * *
У меня заняло еще год блуждающих путешествий, чтобы достичь Местерлина. Как только я высадился, то сразу влюбился в это место: теплый остров с низкими холмами, просторными долинами, широкими, извилистыми реками и желтыми берегами-пляжами. Всюду буйствовали цветы лучезарных оттенков. Здания строились из беленого кирпича и терракотовой черепицы, и они сбивались в группы на вершинах холмов или у подножий крутых скалистых склонов на берегу моря. На острове сильно дождило: посреди почти каждого дня короткий шторм прилетал с запада, насквозь вымачивая деревушки и городки, гоня по улицам шумные потоки. Жителям Местера нравились эти мощные ливни, и они оставались стоять на улицах и скверах с поднятыми лицами и распахнутыми руками, а дождь чувственно струился по длинным волосам и вымачивал легкие одежды. Потом, когда возвращалось жаркое солнце и колеи на глинистых улочках затвердевали заново, нормальная жизнь шла своим чередом. После дневного ливня все становились счастливее и начинали готовиться к томному вечеру, который проводили в ресторанах и барах на открытом воздухе.
Впервые за всю свою жизнь (как я вспоминал ее своей ненадежной памятью) или впервые за много лет (как, я подозревал, было на самом деле), я почувствовал настоятельное побуждение зарисовать то, что вижу. Я был поражен и ослеплен цветом, светом, гармонией этого места с его растениями и людьми.
Я проводил дневные часы, бродя, где только мог, устроив пиршество глазу пестро окрашенными цветами, зеленью полей, блестящими реками, глубокими тенями деревьев, голубым и желтым сиянием солнечных берегов, золотистой кожей жителей Местера. Образы прыгали в моем сознании, заставляя меня жаждать артистического выхода, посредством коего я мог бы схватить их.
Вот почему я начал делать карандашные наброски, понимая, что я еще не готов для красок или пигментов.
К этому времени я смог зарабатывать достаточно денег, чтобы позволить себе снять маленькую квартирку. Я работал на кухне одного из баров в гавани. Я хорошо питался, регулярно спал, приходя к согласию с дополнительными ментальными пустотами, которыми наградила меня война. Я чувствовал, что четыре года под ружьем были потерянным временем, эллипсисом, еще одной зоной забытой жизни. На Местерлине я начал ощущать полноту жизни, расцветшей вокруг меня, свою идентичность, свое вновь приобретенное прошлое и будущее, которому можно посмотреть в лицо.
Я накупил бумаги и карандашей, позаимствовал крошечный стул и приобрел привычку устраиваться в тени стенки гавани, быстро зарисовывая любого, кто появлялся в поле зрения. Я скоро обнаружил, что местерлинки были прирожденными эксгибиционистками — когда они понимали, чем я занимаюсь, большинство со смехом позировали мне или предлагали вернуться, когда у них будет больше времени, или даже намекали, что могут встретиться со мной приватно, чтобы я смог нарисовать их еще раз с более интимными подробностями. Большинство подобных предложений шло от молодых женщин. А я уже обнаружил, что женщины Местера неотразимо красивы. Гармония их прелести и ленивой удовлетворенности жизнью на Местерлине вызывала живые графические образы в моем сознании, бесконечно соблазнявшие меня попытаться из запечатлеть. Жизнь все более полно обнимала меня, ощущение счастья росло. Я начал видеть цветные сны.
Потом в Местерлин прибыл военный транспорт, прервав свое южное путешествие на войну, его палубы ломились от молодых новобранцев-призывников.
Он не встал в городской гавани, а бросил якорь на внешнем рейде. Лихтеры поплыли к берегу с твердой валютой на покупку еды, разных материалов и на пополнение запасов питьевой воды. Пока продолжались поставки, отряды черных фуражек бродили по улицам, пристально разглядывая всех мужчин военного возраста, держа свои синаптические дубинки наготове. Поначалу при виде их парализованный страхом, я прятался от них в чердачном помещении единственного в городе борделя, с ужасом думая, что же случится, если они меня найдут.
