Гарри Веда - Корсар

Господин в дорогом костюме, с тростью, которая сама по себе стоила с пол-лавки, улыбнулся. Забавный человечек… Но книги у него — блеск. Не чета остальной рухляди. — Вот, полюбопытствуйте… — перед паном Войничем возник на столе увесистый манускрипт в старой-старой коричневой обложке. — Эту тетрадь я приобрел в Ватикане…

Коллекционер старинных книг листал плотные пергаментные листы. Книга древняя. Испещренная убористым текстом и множеством непонятных картинок. Растения какие-то… Бассейны с купающимися девушками… Астрономические диаграммы… — И на каком языке написан сей шедевр? — Войнич убрал монокль и посмотрел на продавца. Тот с удовлетворением отметил интерес, с которым покупатель изучал манускрипт. — Никто не знает… — Кацман сделал таинственное лицо. — Эта рукопись хранилась у известного францисканца Роджера Бэкона. Поговаривают, что он сам изобрел язык и алфавит, которым и написан этот труд. Якобы, здесь он зашифровал свои многочисленные алхимические знания. Не пристало, ведь, монаху-иезуиту алхимией заниматься… Хотя есть и другая версия…

Моим подошел к витрине, заставленной африканскими масками, индейскими тотемными столбами и китайскими фарфоровыми вазами. Выдержал многозначительную паузу и продолжил: — Сам Бэкон писал в записках, что впервые увидел манускрипт в 1465 году. Он попал к нему из женского монастыря Сен-Прельен, расположенного в предместье Парижа. Однажды ночью, был страшный ливень, в ворота монастыря постучала молодая женщина. Она не понимала ни слова, на каком бы языке к ней не обращались. Куталась в лохмотья и крепко прижимала к груди сверток с этим самым пергаментом.

Кацман резко повернулся к зрителям: — Россказни, наверное… Сам я не очень верю в такую теорию происхождения. Однако, существует важный момент, прямо-таки мистический. Ни один криптограф до сих пор не смог расшифровать написанное. Ни в Ватикане… Ни в любом другом месте… Так что… Уж и не знаю, во что верить… А над разгадкой шифра или языка, если быть более точным, бились лучшие умы, начиная с самого Роджера Бэкона…

Кацман сделал максимально печальное выражение лица. Правда, оно быстро просветлело. Как только раздался голос мистера Войнича: — И сколько же вы хотите за манускрипт, пан Моим?