— Мне?
— Конечно. Тебе скоро восемь лет, самый возраст.
Подожди, Пикор со Второй Подгорной первым принесет тебе шкуру. Недаром он болтается то на нашей улице, то возле Управного дома, когда ты ходишь к отцу.
— Не может быть. Я и… Мне никто никогда не принесет шкуру. Кому я нужна? Я не могу охотиться и не сумею защищать дом, если…
— Глупая девочка. Это всегда может взять на себя один мужчина. Или возьмет еще жену. Таких красивых, как ты, больше нет в Городе, и могу тебя уверить, нет и в Скайле, и в Меринде. И я не слышала, чтобы такие солнечные рождались где-нибудь на фермах. А я знаю много, Анджи. Парни будут драться за тебя, помяни мое слово. Тебе нужно только не спешить, а на губошлепов и оболтусов не обращай внимания.
Словно для того, чтобы подтвердить слова матери, на кухню забежал Эгнус, белобрысый толстячок, обладатель самого скверного характера из всех братьев Анджелки. Он был предмладшим братом.
— Гуляй-нога, хромай-нога, не выйдешь замуж ни фига! — пробурчал он вроде бы себе под нос, проносясь мимо стола, откуда ухватил кусок зеленого хлеба.
Хлеб тоже выпекался из муки растертых сухих перекати-мхов, богатых белком и клейковиной.
Подобные штучки и просто так у матери не пpoходили, а тут она, поймав Эгнуса за хохол на макушке, отходила сынка по круглым бокам и заду подвернувшейся скалкой.
— Ой-ей-йе! Ну, ма!..
Но даже в визге Эгнуса звучало торжество. Анджелка знала причину: Эгнус на нее поспорил. На то, что пробежит и скажет дразнилку при матери. А хлеб — это уж небось его собственная инициатива. От жадности.
Анджелка глубоко вздохнула, силясь не выпускать слезы. Эту ее повышенную чувствительность давно разгадали братья и разнесли по ближним улицам. Поэтому на Анджелку спорили частенько. А еще — чаще просто развлекались таким образом, доводя. Дети Города-под-Горой были детьми суровой жизни, и слезы у них не приветствовались. Тем более им было интересно, что вдруг среди них есть такая…
«Солнечная», — подумала Анджелка и, не удержавшись, всхлипнула.
— Ну-ка прекрати, — велела мать. Она тоже не приветствовала слез. Конечно…
— Мама, так почему я — солнечная? Ведь солнца никто никогда не видел. Откуда же все знают, что оно есть?
— Не видел? С чего ты взяла? Я видела солнце, и не один раз… Два раза, по-моему. Да и ты еще увидишь.
Ты, правда, похожа на него цветом. Вот однажды на время утихнет ветер, и как-нибудь… на рассвете, по весне…
— Я увижу и без того, чтобы утихал ветер! Мне обещали, — Анджелка сознавала, что говорит неправду, но ей так хотелось верить самой себе. Что так и есть.
Она даже верила почти.
— Что-что? Кто это тебе обещал?
— Роско. Он вернется и заберет меня с собой на небо.
— Замолчи, бесстыдница! — Мать не на шутку рассердилась. — Думать про колдуна этого забудь! Пусть скажет спасибо, что ушел жив-здоров, куда он там ушел.
— А я знаю. Я видела.
— Убирайся, девчонка! — Двойной шрам на щеке матери налился кровью. — Ступай к своей бабке слушать дурные россказни. Глядишь, наберешься от нее, и впрямь замуж возьмут. Какой-нибудь полоумный вроде тебя! Ступай, и чтоб я больше не слышала про твоего небесного дружка! Я с отцом еще поговорю, что они его там привечали…
В доме бабушки Ки-Ту пахло травами и жиром светилен. Пучки сухих веточек, которые Ки-Ту отыскивала на местах, где дикие чапы, разрывая наст, кормились одними им известными целебными побегами, были развешены под потолком и вдоль стен. У Ки-Ту тоже очень тепло, набившиеся ребятишки сидели почти голышом.
Анджелка стряхнула снег с платья. У двери он лежал горкой, а дальше таял, растекался лужей. От дома до бабушки было не очень далеко, Анджелка не взяла накидку. Среди отсвечивающих потных детских спин виднелось несколько взрослых. Молодые охотники, девушки, которым все никак не несли шкуру чапана, иногда подмастерья с Кузнечной улицы, — они также наведывались к Ки-Ту в рассказные вечера.
Опоздавшая Анджелка постаралась проскользнуть на свободное место у задней стены понезаметнее.
— …Может быть, боги спустились с неба в упряжке с шестью по шесть пар огненных зверей. Или они пришли из далеких пещер, выбрались, растревожив дымные горы. Разогрели их докрасна, так что камень потек, как вода. Боги стояли под ливнем жара, и белые доспехи их дымились! Они принесли с собой синий луч и привели страшных огнедышащих зверей с крыльями, чтобы те могли летать с быстротой, не уловимой глазу. Лучом они пробивали лед и камень, а их зверисражались и пожирали снег. Боги сжигали почву там, где она раньше плодоносила. Они сеяли в прах новые травы, а старые заставляли расти иначе. Они переворачивали поля и степи, и где раньше была желтая почва — стала черная, а где была черная — она пожелтела и умерла. Боги устраивали в лесах пожары, а на равнинах наводнения, заставляли ветры дуть вспять, сотрясали твердь и губили животных. Для людей это были злые боги…
Кое-кто из малышей ойкнул. Кто-то пропищал: «А что такое — леса, бабушка?» Бабушка Ки-Ту была очень доброй, но когда она принималась за свои страшные рассказы, у нее выходило очень убедительно и натурально. Анджелку всегда пробирало до самых костей, и она словно наяву видела невероятные и никогда не бывшие события, о которых говорилось.
Ее и сейчас пробил холодок, хотя эту историю она уже слышала.
Бабушка Ки-Ту говорила нараспев, узкие, как щелочки, глаза ее терялись в сети морщин, множество седых мелких косиц скрывало лицо. По обе стороны комнаты потрескивали, горели большие светильни.
— Люди мало знали богов. Люди почти не видели их, ибо боги редко принимали облик человека, а проносились подобно струям белого огня и ослепительным шарам горящего пара. Люди почти не помнили их, только слушали Старейших, которые говорили словами других Старейших — тех, что были до. Некоторые из людей даже пытались противостоять богам, но что они могли? И был день, когда богам надоело заниматься только обителью людей, они решили и человека перекроить по-своему. Они не хотели сделать его лучше. Они не хотели сделать его хуже. Не лучше — потому что лучшего, чем человек, существа даже боги выдумать не могли. Не хуже — потому что хуже существа не бывает. И настала очередь людей.
Анджелка стала слушать очень внимательно. Этого поворота сказки она еще не знала.
— Боги решили: для чего нам самим трудиться, если есть человек? Если он сможет делать за нас то, что до сих пор делали мы? Надо только научить его, ведь он этого достоин, ибо сколько ни странствовали мы, не нашлось никого более подходящего, чем он.
