Там, куда была обращена антенна, не оказалось никаких звезд, за исключением очень слабого — и, видимо, очень старого — красного карлика, удаленного от нас на пятьдесят два световых года, из числа тех бережливых маленьких солнц, которым суждено сиять еще миллиарды лет после того, как выгорят дотла блистательные гиганты Галактики. Ни один радиотелескоп землян никогда не удостаивал этого малыша серьезным вниманием; зато теперь все обсерватории, какие могли отвлечься от слежения за приближающимся гонцом, обратили раструбы своих антенн к тем, кто предположительно снарядил его в дорогу.
Догадка подтвердилась: был перехвачен остронаправленный сигнал в сантиметровом диапазоне. Конструкторы по-прежнему поддерживали связь с кораблем, запущенным тысячи лет назад; сообщения, получаемые с борта, находились в пути немногим больше полустолетия.
А потом, едва гость миновал орбиту Марса, он доказал, что знает о существовании человечества, притом доказал самым впечатляющим образом. На Землю стали поступать стандартные 3075-строчные телевизионные изображения, сопровождаемые вполне понятными, хотя и несколько выспренними английскими и китайскими текстами. Первый космический разговор начался — и ответ отставал от вопроса не на десятилетия, как предсказывали былые пророки, а только на минуты.
Из отеля в Ранапуре Морган выехал в четыре часа; утро выдалось ясное и безлунное. Выбор времени, конечно же, не доставил ему удовольствия, но профессор Саратх, взявший все хлопоты на себя, обещал, что жалеть не придется. «Вы просто ничего не поймете в делах монастыря, — внушал он инженеру, — пока не встретите рассвет на вершине Шри Канды. Да и наш дорогой Будда — простите, Маханаяке Тхеро — не принимает посетителей в другие часы. Он утверждает, что это лучший способ отвадить любопытствующих…» Моргану не оставалось иного выхода, как уступить, сделав по возможности любезную мину.
Словно для того, чтобы усугубить тяготы этого утра, шофер-тапробанец без всякого приглашения затеял бойкий разговор, долженствовавший, по-видимому, охватить все стороны жизни пассажира. Делалось это с таким явным добродушием, что обижаться было бы грешно, однако Морган, без сомнения, предпочел бы молчание.
Еще более остро, если не отчаянно, он желал бы, чтобы шофер обращал больше внимания на бесконечные крутые виражи, которые машина преодолевала в почти непроглядной тьме. Может, темнота была и к лучшему: так он, по крайней мере, видел не все утесы и пропасти, подстерегавшие их по обе стороны дороги. Сама дорога, что взбиралась все выше и выше в горы, представляла собой достижение военно-инженерной мысли XIX века — великая колониальная держава проложила ее с целью сломить вольнолюбивых горцев, населяющих внутренние районы острова. Перевести движение по этому серпантину на автоматику нечего было и думать, и Морган порой ловил себя на мысли, что не доживет до конца поездки.
И вдруг он разом забыл свои страхи, да и досаду, вызванную неурочным пробуждением.
— Вот она! — с гордостью воскликнул шофер, огибая округлый бок очередного уступа.
Во мраке еще не угадывалось и намека на приближающийся рассвет, и Шри Канда была по-прежнему неразличима. Но впереди меж звезд зигзагами вилась узкая лента огней. Она свисала с неба, словно по волшебству, — и вдруг Морган понял, что это цепочка фонарей, поставленных двести лет назад вдоль самой длинной лестницы в мире, чтобы подбадривать паломников в их нелегком восхождении; и в то же время эта лента, бросающая вызов житейской логике и земному притяжению, показалась ему эскизным воплощением собственной мечты. Задолго до его рождения, вдохновляясь идеями настолько чуждыми, что он был почти не в силах их осмыслить, люди начали работу, которую он теперь надеялся завершить. Они уложили, в буквальном смысле слова, первые грубо отесанные ступени на пути к звездам.
Сон как рукой сняло — на глазах у Моргана огненная лента приближалась, распадаясь на бесчисленные сверкающие бусины. Стала заметной сама гора — черный треугольный контур, затмевающий полнеба. В безмолвном, давящем контуре ощущалось нечто зловещее: Морган почти был готов поверить, что это действительно обитель богов, осведомленных о его замыслах и собирающих силы, чтобы дать ему отпор.
Впрочем, все мрачные мысли были забыты, как только дорога привела к станции подвесной дороги и Морган, к немалому своему удивлению, — часы показывали пять утра — убедился, что в тесном зале ожидания скопилось уже не меньше сотни людей. Он заказал себе и словоохотливому шоферу по чашке горячего кофе — и не без внутреннего облегчения услышал, что тот не намерен сопровождать пассажира на «канатку». «Я поднимался наверх по крайней мере раз двадцать, — заявил тапробанец с преувеличенным равнодушием. — Вы уж езжайте, а я тем временем посплю в машине…»
Купив себе билет, Морган проделал быстрый подсчет и понял, что попадет только в третий, а то и в четвертый вагончик. К счастью, он последовал совету Саратха и сунул в карман термоплащ: даже здесь, на высоте двух километров над уровнем моря, чувствовался холод. На вершине, еще на три километра выше, должен царить трескучий мороз.
Продвигаясь потихоньку вперед в толпе притихших — то ли подавленных, то ли дремлющих — туристов, инженер с улыбкой отметил, что он единственный во всей очереди не запасся кинокамерой. «Где же обещанные орды паломников?» — недоумевал он. Потом он сообразил, что паломникам здесь нечего делать. На небо, или к нирване, или куда там еще стремятся праведники, нет легкого пути. Заветной цели можно достичь лишь ценою собственных усилий, а не с помощью машины. «Интересная доктрина, — рассудил Морган, — и во многом верная. Но бывают случаи, когда помочь может машина и только машина…»
Наконец он занял свое место, и канаты, скрипя, потянули вагончик в гору. И вновь на инженера нашло какое-то странное, почти сверхъестественное предчувствие. Подъемник, который задумал он, будет доставлять грузы на высоту, в десять тысяч раз большую, чем это примитивное, построенное, вероятно, еще в двадцатом веке сооружение. И тем не менее, если рассматривать основополагающие принципы двух конструкций, в конечном счете они окажутся схожими.
За окнами покачивающегося вагончика лежала непроглядная тьма, разве что внизу промелькнет участок освещенной лестницы. Лестница казалась вымершей, заброшенной, будто миллионы людей, меривших крутизну склона в течение трех тысячелетий, в XXII веке не находят себе преемников. Прошло несколько минут, прежде чем Морган понял, что все, кто предпочел пешее восхождение, но не хочет опоздать к рассвету, одолели эти нижние ступени много часов назад.
