— Айю бован, доктор Морган. Маханаяке Тхеро будет рад принять вас.
Из монографии «Уроки «Звездоплана «» (1-е издание, 2071 г.): «Установлено, что межзвездный корабль-робот, именуемый в обиходе «Звездопланом», представляет собой полностью автономную систему, действующую на основе общей инструкции, которая была заложена в его память 60 тысяч лет назад. Перелетая от солнца к солнцу, робот с помощью 500-кило-метровой антенны передает на базу относительно небольшими порциями собранную в пути информацию, а время от времени получает ответные приказы со своей планеты — «Звездного острова», если прибегнуть к прекрасному определению, предложенному поэтом Ллуэллином эп Сьимру.
Но как только робот достигает очередной солнечной системы, он, заимствуя энергию местного солнца, в десятки раз увеличивает интенсивность передачи информации. Происходит также, если прибегнуть к земной терминологии, перезарядка его батарей. А поскольку «Звездоплан», подобно нашим давним «Пионерам» и «Вояджерам», прокладывает курс от звезды к звезде, маневрируя в гравитационных полях небесных тел, он будет служить вечно, вернее, пока не сносятся его металлические части или не случится какой-нибудь роковой космический инцидент. Система Центавра была для межзвездного скитальца одиннадцатой точкой назначения; ныне, обогнув наше Солнце, как комета, он взял курс на Тау Кита, отстоящую от нас на двенадцать световых лет. Если там обитают таукитяне, он вступит с ними в беседу примерно в 8100 году…
…Ибо «Звездоплан» выполняет одновременно функции разведчика, исследователя и посла. Когда в одном из своих тысячелетних странствий он встречает технологическую цивилизацию, то старается подружиться с «туземцами» и выменять у них побольше информации: ведь такой обмен — единственно возможная форма межзвездной торговли. А прежде чем завершить по необходимости краткие переговоры и вновь уйти в свое бесконечное путешествие, «Звездоплан» сообщает «туземцам» координаты «Звездного острова», где будут ждать прямого вызова от новоявленного абонента галактической телефонной книги.
Пожалуй, человечество вправе гордиться тем, что мы установили порт отправления «Звездоплана» и даже начали нашу первую передачу для «островитян» задолго до того, как робот расстелил перед нами звездные карты. Остается выждать 104 года — и мы получим ответ. Человечеству несказанно повезло, что соседний очаг цивилизации расположен так близко…»
С той секунды, как «Звездоплан» заговорил, стало ясно, что робот разобрался в значении двух-трех тысяч основных английских и китайских слов, почерпнутых из широковещательных, а в особенности учебных и справочных теле- и радиопередач. Но с точки зрения представлений о человеческой культуре те крохи, что он подобрал наудачу, не выдерживали никакой критики: немного научных сведений, еще меньше — математических данных и уж совершенно случайные образчики литературы, музыки и изобразительного искусства.
Как всякий гений-самоучка, «Звездоплан» обнаруживал зияющие пробелы в своем образовании. Следуя принципу, что лучше уж предложить слишком много, чем слишком мало, сразу же после установления контакта на борт передали полные тексты Оксфордского словаря, «Большого китайского словаря» (мандаринское наречие) и «Всепланетной энциклопедии». Передача цифровым кодом продолжалась более пятидесяти минут, и показательно, что вслед за тем гость замолк почти на четыре часа — самая продолжительная пауза за все время переговоров. Когда же он вновь вышел в эфир, его лексикон несравнимо расширился, и в 99 случаях из ста «Звездоплан» свободно выдержал бы тест Тьюринга: иначе говоря, по качеству переданных текстов машина сошла бы за высокообразованного человека.
Разумеется, она допускала нечаянные погрешности, например, не учитывала двусмысленных выражений, а более всего выдавала себя отсутствием эмоциональной окраски диалога. Ничего другого, собственно, и не приходилось ожидать: лучшие земные компьютеры могли, если надо, копировать эмоции своих конструкторов, — но ведь чувства и желания конструкторов «Звездоплана», даже если они передали ему свои чувства, для землян были полностью непостижимы…
И конечно, наоборот. «Звездоплан» мог совершенно точно и в полной мере понять смысл теоремы «Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов». Но ни при каких обстоятельствах ему было бы не по силам даже приблизительно угадать, что имел в виду Джон Ките, когда писал:
…та песня, что не раз
Влетала в створки тайного окна
Над морем сумрачным в стране забвенной [51].
Еще невозможнее для него было бы ощущать прелесть шекспировских строк:
Сравню ли с летним днем твои черты?
Но ты милей, умеренней и краше…[52]
И все-таки, невзирая на всю безнадежность подобного предприятия, была совершена попытка преодолеть неполноценность чуждого мышления: на борт «Звездоплана» транслировались тысячи часов музыки, драматических спектаклей, сцен повседневной жизни человека и природы. Впрочем, произведения литературы были с общего согласия подвергнуты определенной цензуре. Приверженности человечества войне и насилию отрицать уже не приходилось — энциклопедию не отзовешь, однако примеров такого рода старались не умножать. И пока «Звездоплан» вновь не ушел далеко за пределы Солнечной системы, программы телевидения оставались неестественно пресными.
Многие столетия — наверное, до тех пор, пока «Звездоплан» не достигнет следующей цели, — философы обречены были спорить о том, в какой мере он сумел разобраться в земных делах и проблемах. Но одно не вызывало сомнения. Сто дней, в течение которых корабль-робот пересекал Солнечную систему, бесповоротно изменили представление людей о Вселенной, ее происхождении и своем месте в ней.
«Звездоплан» прилетел и улетел, но земная цивилизация уже не могла вернуться к тому, чем была ранее.
Когда тяжелая дверь со сложным резным орнаментом из цветов лотоса мягко щелкнула за его спиной, Морган сразу понял, что попал в совершенно иной мир. Нет, конечно, ему и прежде доводилось ступать на землю, священную в глазах сторонников какой-либо веры: он видел собор Парижской Богоматери и Парфенон, константинопольскую Софию и собор Святого Павла в Лондоне, Стоунхендж и Карнак и по меньшей мере десяток других знаменитых храмов и мечетей. Но для него самого все они оставались лишь застывшими осколками прошлого, прекрасными памятниками архитектуры и инженерного искусства, не имеющими, в сущности, никакого отношения к современности. Религии, породившие и возвысившие эти сооружения, ушли в небытие, хотя отдельные религиозные пережитки и сохранились до середины XXII века…
