Бабка в сердцах махнула рукой и поспешила за своей Ночкой, которая флегматично обгладывала ветки смородины, торчащие из-за ближайшего забора.
— Кстати, Альмакор Павлович, — оглядевшись, не слышит ли кто, шепнул смущенно Олег, — вы мне не покажете, где находится мой дом?
— Почему же нет? Обязательно покажу.
Знать бы еще, где он находится, подумал при этом я, оглядываясь по сторонам.
К счастью, Совхозный переулок не пришлось долго искать: таблички с названиями улиц и номерами домов в поселке поддерживались в порядке, не то что в Москве.
У дома номер семнадцать нас уже поджидала седая женщина с открытым, добрым лицом.
— Олежек, — сказала она, — ты что-то рано сегодня. A это кто с тобой?
— Меня зовут Альмакор Павлович, — быстро сказал я, упреждая реакцию Олега. — Нам с вашим внуком надо поговорить по очень важному делу. Можно, мы пройдем в его комнату?
— Да пожалуйста, — растерянно пожала плечами старушка. — Есть-то будете? Я сегодня борщ сварила.
— Борщ — это хорошо, — сказал я. — Только чуть позже, ладно?
Мы вошли в дом и тут оба замешкались, не зная, куда двинуться дальше.
Из чистенькой передней двери вели в несколько комнат.
— Ну, приглашай в гости, — шутливо толкнул в бок я парня. — Что стоишь, как чужой?
Олег наугад толкнул одну дверь — и я понял, что это его комната. В глаза бросилась стопка чистых открыток на столе, ручки и прочие письменные принадлежности.
— Ну, располагайся, — сказал я своему спутнику. — Отныне ты здесь будешь жить.
Он опустился на стул, разглядывая фотографии на стенах. В центре висел большой портрет довольно симпатичной девушки с белокурыми волосами.
— Это моя сестра? — спросил тихо Олег.
Я кивнул. В лице девушки было что-то схожее с парнем.
— А как ее звали? — спросил он.
Вот черт, я же так и не узнал имени покойной!
Легенда моя насчет старого знакомого семьи Богдановых зависла, грозя рассыпаться.
Чтобы выиграть время, я машинально взял со стола обыкновенную школьную тетрадку в клетку и принялся ее перелистывать. Тетрадь была чистой, но первого листка в ней не хватало — он был выдран, что называется, с корнем.
Вот, значит, где он писал свои анонимки, когда ему не хватало открыток.
И тут в голове моей всплыли слова того Олега, которого я убил: «Скоро мир станет совсем другим... Вы все равно не сможете помешать мне».
Он говорил это с такой уверенностью, что на обещание это было не похоже. Скорее, речь шла об изменении мира как о свершившемся факте.
Меня вдруг всего обдало могильным холодом.
И тут я вспомнил, как можно узнать, о чем писали на вырванном листе. Читал об этом в детстве в каком-то старом детективе.
Я взял мягкий карандаш и принялся затушевывать им первую страницу тетради. Вскоре на темном фоне стали проступать светлые контуры букв — вмятины от шариковой ручки.
— Что вы делаете, Альмакор Павлович? — поинтересовался Олег, но я только отмахнулся.
Наконец мне удалось разобрать слова:
«МОСКВА, ОСТАНКИНО, ЦЕНТРАЛЬНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ»...
А ниже шел текст письма.
Я пробежал его глазами, и сердце у меня ушло в пятки.
Мина замедленного действия — вот что это было такое! Послание несостоявшегося Всемогущего всему человечеству.
С этого момента все вокруг сразу стало неважным и отошло на второй план.
Теперь самым главным было — успеть предотвратить исполнение последней воли Богданова.
Я достал из кармана мобильник и устремился к выходу.
* * *
В Москву я попал через час. Пришлось поставить на уши Тютёва и его подчиненных, чтобы выбить вертолет и машину с водителем для доставки меня на аэродром, который располагался на военной «точке» за городом.
Вертолетчики хотели высадить меня в Тушино, но я пустил в ход все свои запасы нецензурной лексики (еще немного — и пришлось бы размахивать пистолетом), и они, нарушая все правила полетов над столицей, приземлились рядом с Останкинским телецентром.
Ивлиев с группой оперативников были уже внутри здания. Однако в отделе по работе с письмами никто не мог сказать, куда делось послание Богданова.
В связи с этим Ивлиев принял решение осуществить проверку входящей корреспонденции на всех телеканалах и поручил мне одну из центральных «кнопок».
Охрана на входе в телецентр пропустила меня без единого возражения — видимо, Ивлиев уже проинструктировал их.
Редакция нужного мне канала располагалась на десятом этаже.
Здесь царила суета. Как мне удалось уяснить, шла подготовка к выходу в эфир программы новостей, а в это время персонал всегда мечется.
Меня направили к стойке центрального администратора, который, выслушав мои сбивчивые объяснения, отправил меня в отдел корреспонденции. Оттуда я был отфутболен в редакцию широковещательных программ, оттуда — зачем-то к продюсерам.
В общем, пока длилась вся эта бюрократическая чехарда (причем мне никто не мог толком сказать, поступало ли сюда письмо из Ржева, и если да, то у кого оно сейчас находится), на одном из экранов, расположенных в холле, где кучковались какие-то личности (в том числе и известные на всю страну), появилась заставка программы новостей. После музыкальных позывных открылся вид студии, и хорошенькая телеведущая принялась анонсировать самые «горячие» события в стране и за рубежом.
Я уже собирался покинуть холл, как она вдруг сказала:
— ...А в завершение нашей сегодняшней программы — удивительное письмо одного из телезрителей, которое мы хотели бы довести до сведения всех жителей нашей страны.
Под звуки фанфар экран мигнул заставкой, и ведущая перешла к подробному изложению новостей.
Я ни на секунду не усомнился, о каком телезрителе и о каком письме идет речь.
О своем открытии я на бегу сообщил Ивлиеву. И в ответ услышал такие красочные выражения, которые не найдешь ни в одном словаре литературного русского языка. Дело было в том, что в этот час программа новостей на «моем канале» длилась всего десять минут. Это означало, что письмо Олега вот-вот будет зачитано в прямом эфире. Остановить программу официальным способом уже невозможно.
Тем не менее, следовало не допустить оглашения письма на всю страну. Физически. Не останавливаясь ни перед чем.
И сделать это должен был именно я.
— Может, гранату бросить в студию? — шутливо предложил я, но Ивлиеву сейчас было явно не до шуток.
— Да хоть атомную бомбу! — заорал он мне в ухо. — Делай, что хочешь, Ардалин, но учти: если не справишься, я тебя потом повешу за яйца на гнилой осине посреди тухлого болота!..
Столь витиеватая угроза пришлась мне не по душе, и от волнения я ответил шефу вполне адекватно:
