– Серега? Эт-то я, Ссизо.
– Привет, Север, – произнес я, отряхивая остатки сна.
– Сслушай, п-парень… Сизо, как обычно, был под хмельком и слегка заикался. – 3-знаешь, что нашим живоглотам к-карачун пришел? Никеша, значитса, наб-больничном, Альбертик вовсе штиблеты отбросил, а у Керимки п-пожар… Смотались они куда-то с П-пыжичем… видать, кррутые наехали, а новгородская к-крыша протекла. В общем, Сергуня, я нынче безработный, до самого первого апреля. А там ссговорился в могильной шарраге на к-кладбище, покойных личностей в-ваять… – Хорошее дело, – одобрил я. – Богоугодное! – В-вот и я о том же… А пока простой, могу твою кошку ув… увек… тьфу, черт!., увековечить! Как сговорились, ящик пива и четыре п-пузыря. Годится?
– Годится. Когда придешь с натурой ознакомиться?
Сизо задумчиво хмыкнул.
– Не завтра. Н-на завтра горючее есть… Вот послезавт-рева – в самый раз. Лады?
– Договорились[73].
Я осторожно опустил трубку на рычажки и замер в темном коридоре, прижимая к груди Коран. Голова у меня вдруг закружилась; минувшие события мелькали стремительной чередой, явь мешалась со сном, и я уже не мог определить место каждого деяния и сказанного слова. Возможно, мой разговор с Хоттабычем на облаке – реальность, а все, что напророчил Джинн, – ночной кошмар? Возможно, нет никакого трансгрессора, ни схем, ни чертежей, ни формул, а есть фантазии и бред от лишнего ума? Признаться, я пожелал, чтоб это оказалось правдой, чтоб гибель мира была видением, чтоб Джинн исчез или превратился в кого-нибудь знакомого, в того же Глеб Кириллыча, сел в кресло и промолвил: не строй фантазий, парень, и не спасай того, чего нельзя спасти! Иди-ка лучше в Графский, к своей Захре, иди к ней и скажи…
Резкий звонок, и все вернулось на свои места. Вздрогнув от неожиданности, я включил свет, шагнул к двери, пробормотал:
– Бянус, наверное… А ведь грозился, что сегодня не придет…
Дверь отворилась, и в мой дом шагнула девушка. Матово смуглая кожа, чуть выступающие скулы, брови, похожие на птичьи крылья, и глаза – колдовские, темные, словно арабская ночь, влажные, блестящие… Она двигалась изящно и легко, как танцовщица, и выглядела спокойной – только ресницы трепетали, и на губах, полуоткрытых, непривычно ярких, будто бы застыл вопрос: ждешь ли ты меня?… как встретишь?… что мне скажешь?…
Захра, звездочка моя! Моя ненаглядная! Что я еще могу сказать?
Есть шестьдесят девять способов сочинять песни племен, и каждый из них правильный.
Редьярд Киплинг
Дверь открылась. Он стоял передо мной, а я не знала, что мне делать, какие вымолвить слова. Он выглядел бледным и усталым – набрякшие веки, заострившийся нос, щеки в точечках щетины, морщинки у суховатых губ… Любимый мой! Мой джабр!
Броситься ему на шею? Опустить глаза и ждать? Сказать, что я ошиблась дверью? Вспомнить о нашей встрече на факультете? Представиться? Назвать имена Ахмета и хакима Саши? Велик Аллах! Дорога от сердца к сердцу открыта, но как шагнуть на нее? И какой из шагов будет правильным?
Я переступила порог. Его глаза вспыхнули и засияли, как два аквамарина. В его руках была книга, которую он прижимал ее к груди.
– Коран? – спросила я. – Один наш общий знакомый говорил, что у вас целая коллекция Коранов. На русском, арабском, французском… Может быть, есть и на финском?…
Странное выражение мелькнуло на его лице – такое, будто он узрел чудо из чудес или услышал великое откровение. Я остановилась в замешательстве.
– Коран на финском? – протянул он. – Такого, думаю, в природе не имеется, но если вам угодно, будет. В отличном компьютерном переводе и очень быстро. Не успеем кофе выпить и за жизнь поговорить…
Потом что-то случилось. Что-то произошло – стремительное, непонятное, неотвратимое… Мы все еще стояли у распахнутых дверей, но я вдруг обнаружила, что книги нет в его руках, но были они не пустыми – в них очутилась я. Его щека колола мою щеку, пальцы зарылись в волосы, прикосновение губ обжигало…
Он что-то прошептал – так тихо, что я не расслышала.
– Что? Что, милый?
Его голос окреп, обрел уверенность и мощь:
– Награда… Ты – моя награда!
Есть ли иные слова, какие мужчина говорит любимой? Конечно, есть, и он их сказал. Но это уже не важно.
Рассказ эмира Азиз ад-Дин Абдаллаха, правителя Счастливой Аравии, потомка Сергея Невлюдова. Записан Ричардом Саймоном, функционером ЦРУ, на планете Аллах Акбар.[74]
Странную историю поведал Азиз ад-Дин Абдаллах! Странную и действительно похожую на сказку… Будто бы задолго до Исхода, в самом начале двадцать первого столетия, жила на свете прекрасная девушка с глазами газели и губами ярче пунцовых пионов – Азиз ад-Дин Захра, принцесса, наследница титула и богатств семьи, происходившей от фатимидских халифов. Семейные богатства были не столь уж огромными, и тягаться с каким-нибудь нефтяным шейхом из Объединенных Эмиратов родитель Захры не мог, но в общем-то род их считался не только древним, но и весьма состоятельным. И Захра училась во многих западных странах, дабы приобрести нужный царственный лоск, и знание языков, и все прочее, необходимое для принцессы, наследницы древней фамилии. Училась она в Америке, во Франции и в Англии, а превзойдя там все науки, отправилась в Россию, в город Санкт-Петербург, на берега холодного стылого моря. Поехала она туда, как объяснял Абдаллах, по той причине, что был этот город прекраснее прочих городов, даже самого Багдада, а еще потому, что в Петербургском университете были великие мудрецы, изучавшие Восток и знавшие об арабах такое, чего сами арабы про себя не знают. Словом, проучилась прекрасная Захра в Петербурге пару лет, а войдя в возраст зрелости (ей исполнилось двадцать пять) вернулась на родину, в фамильные поместья под Багдадом. Но привезла она с собой не одни лишь знания и умения, а еще и супруга, высокого, темноволосого и синеглазого. И от их союза родился сын Касим, тоже с синими глазами, и с той поры этот признак стал в роду ад-Динов наследственным и даже как бы почетным – в память о Касиме ибн Сирадже и его отце, супруге прекрасной Захры.
Надо признать, продолжал Абдаллах, что супруга этого встретили без особых восторгов. Во-первых, он был иноверцем – даже хуже, убежденным безбожником и атеистом, не заключившим священный договор ни с Аллахом, ни с Христом. А во-вторых, род его был малопочтенным, происходившим от смеси русской, еврейской и татарской кровей, и за последние сто лет в том роду встречались простые врачи, учителя да инженеры, от коих до царственных особ как от Земли до Луны. И сам супруг Захры являлся то ли ученым, то ли инженером, каким-то физиком или компьютерщиком, неспособным даже произнести славословие в честь Аллаха милостивого, милосердного.
