…Четвертые сутки, не прекращаясь ни на секунду, лил дождь. Низкие облака смешивались с туманом, образуя плотную взвесь. Плащ помогал слабо, через какое-то время напитываясь влагой, и становился изнутри таким же мокрым, как снаружи. Казалось, в округе не отыскать ни одной сухой нитки. Сыростью отдавало все: белье постоялых дворов, нательные вещи, даже багаж в закрытых чемоданах. В камине шипели дрова, горели плохо, почти не давая жара. Постоялые дворы, успевшие опротиветь за долгую дорогу, напоминали друг друга до деталей. Закопченный потолок, залепленные наносимой грязью половицы, тяжелый сизый смрад с кухни, кислый дух извозчиков, непередаваемый словами аромат мокрой овчины и пота. И ни одной приличной комнаты. Ревин старался располагаться поближе к огню, пытаясь хоть как-то высушиться, но стоило отнять от очага одежду, как она тотчас же набирала воду.
— Что желает господин?..
Сгорбленный трактирщик-румын в расстегнутой безрукавке безошибочно определил состоятельного клиента и поспешил засвидетельствовать почтение лично.
— Жаркое, пирог с печенкой и пунш, — вздохнул Ревин. С кухни пахло именно этим. — Большую кружку…
Другого меню нет, проси не проси. Хозяин удовлетворенно кивнул и заковылял прочь. Тотчас появилась миловидная служанка, смахнув со стола, утвердила глиняную посудину, напоминающую по форме кувшин с ручкой, одарила смущенной улыбкой. "Дочь", — определил Ревин. Кивнул, поблагодарив, сделал хороший глоток, устраиваясь поудобнее у камина, и с удивлением ощутил на себе чей-то изучающий взгляд. Не просто любопытствующий, а напряженный, недобрый. Так мог смотреть агент сыскной полиции или грабитель, присматриваясь к жертве. Ревин сосредоточился, полуприкрыл веки. И среди присутствующих, что виделись подрагивающими бесформенными образованиями, голубоватыми, равнодушными к нему, уловил еще чьи-то осторожные, едва заметные касания. Вот та персона, что сидит за столиком в дальнем углу, явно имеет к нему какой-то скрытый интерес.
Позади нависли двое, замерли в нерешительности и заспорили жестами кому начинать.
— Э, любезный, — неуверенно тронул за плечо один. — Разговор имеется…
— Ну, говори, — Ревин отхлебнул из кружки, не поворачивая головы.
— Выйдем…
— Здесь говори, — Ревин закинул ногу на ногу.
— Не заставляй просить, — в разговор вступил второй. В спину ткнулся кинжал. Ревин снова глотнул пунша, невозмутимо, будто не чувствовал лопаткой острый кончик. Нападавший слегка надавил на рукоять, потом сильнее, еще сильнее… Но руку его сдерживала какая-то невидимая сила. А вальяжный господин, как ни в чем не бывало, прихлебывал из кружки и глядел на огонь. Лицо нападавшего исказили усилия, вот он уже висел на рукояти всем телом, но лезвие будто уперлось в камень. Невидимая глазу борьба продолжалась еще некоторое время, затем кисть нападавшего ожгло болью, будто раскаленным металлом, тот вскрикнул и разжал пальцы. Нет, нагревать предметы Ревин не мог. Зато умел такое обстоятельство со всею натуральностью внушить. Напарник глядел на потрясавшего рукой сотоварища, со смесью страха и недоверия, полностью утратив инициативу действия. Не найдя ничего лучшего, нападавшие в полном смятении ретировались, прошипев на прощание что-то невразумительное. Ревин не стал их задерживать, парочка его интересовала мало, гораздо меньше, чем фигура за угловым столиком. Но едва неудавшиеся грабители скрылись из виду, странный субъект поднялся и подошел сам.
— А ведь вы господин Ревин? — без предисловий начал он. — Не так ли?
Ревин не ответил. Не спеша допил пунш, промокнул губы салфеткой.
— Меня зовут пан Маринеску, — субъект приложил к груди сжимаемый в руках картуз и наметил поклон. — Для вас – просто Тадеуш.
Был он не стар, но и не молод. Лицом и телом сух, спиною узок. Носил потрепанный сюртук и сапоги из кожи. Говорил по-русски с чудовищным акцентом, безбожно сглатывая окончания фраз, но бегло, желая, видно, произвести впечатление. Может статься даже разучивал перед зеркалом эту речь.
— Не сердитесь на меня, — Маринеску без приглашения присел напротив. — Это я подослал тех двоих… Так сказать, удостовериться…
Ревин устало вздохнул.
— Вот что я вам скажу, пан Маринеску… Сейчас я стану задавать вам вопросы, а вы на них отвечать… И советую хорошенько обдумывать свои слова, потому как если я почувствую, что вы лжете, то убью вас. Прямо здесь…
— Но позвольте! — попытался возмутиться Маринеску, — нет никаких оснований… Я – друг!..
— Вы не друг, — возразил Ревин. — И такой же родственник Айвы, как я дева Мария! Вы ведь это собирались заявить?.. Что вы там вертите в кармане? Ее платок? Или брошь?..
— Вот, — Маринеску смущенно выложил скомканную тряпицу, — велела…
— Ничего она не велела!.. — Ревин покачал головой и неуловимым движением свернул собеседнику палец. — Вы удерживаете ее насильно. Так?
Маринеску побледнел, впалые щеки его покрыла испарина.
— Девушка находится в превосходных условиях…
— Кто приказал?.. Я спрашиваю: приказал кто? — Ревин демонстративно скосился на искалеченную кисть.
— Один очень влиятельный господин, — Маринеску поспешил спрятать руки под стол. — Очень… И весьма состоятельный.
— Что за господин? Из Европы? Давно вы его знаете?
— Нет-нет, — Маринеску замотал головой, — сын пана Касюбы, местного помещика… Знаю я его совсем немного, а отцу его служил всю жизнь… Зря вы пальчик мне согнули, ох… Ай!
Ревин коротким и точным рывком вправил вывих оппоненту. Нахлобучил обороненный на столешницу картуз.
— Поехали!
— Матерь Божья! Гнется! — обрадовался Маринеску. — Как новый! Ох… — и поспешил за направившимся к выходу Ревиным. — Скажите, а как вы… Ну, догадались вообще? Или узнали?.. Тот неопределенно дернул плечом.
— А вы, верно, пошутили, господин Ревин! Вы не стали бы меня убивать, верно?
— Конечно пошутил, пан Тадеуш! Кто бы мне иначе показал дорогу?..
Поместье пана Касюбы, собственно, на поместье походило мало. А все больше напоминало настоящий замок, старый, мрачный, с потемневшими от времени и дождя башенками под черепичными шпилями. Каменную позеленелую от сырости стену, что опоясывала дом с постройками, вполне можно было назвать крепостной. И хоть нигде не виднелось ни бойниц, ни глубокого рва, в такой цитадели запросто можно было держать осаду. Пожалуй, поместье возводило не одно поколение владельцев, во всем чувствовалась неторопливость и основательность, рассчитанная на века. Даже сараи, откуда доносилось поросячье похрюкивание, имели ровную кладку и правильные углы. Дубовые, окованные железом ворота открытыми не держали. Створки отворил плечистый работник, словно по случаю захвативший дубинку. Скупо кивнул Маринеску и недобро покосился в сторону Ревина. Едва господа миновали проход, снова затворил врата, приложил хорошим засовом. На пороге барских хором ожидали трое дюжих молодцев, в широких шароварах, в расшитых рубахах навыпуск, с одинаково цепкими взглядами, они производили впечатление солдат в униформе.
