Ознакомительная версия.
– Я вакцинирован, – пояснил Билл, – но в возрасте шестидесяти одного года. Я, ребятки, выходец из зеленых. От зеленой партии к зеленому змию, – улыбнулся он.
А Черный подумал и не стал спрашивать, сколько же Биллу теперь лет.
Пресс-конференция в кабинете Кротова продолжалась. Журналисты наладили прямую связь со зрителями, и вопросы сыпались самые разные, в том числе и совсем глупые.
– А трупы воскрешать можно будет?
– Какой вы труп хотите воскресить, этот, что ли? – вопросом на вопрос отвечал Конрад, показывая на мертвого председателя.
А Угрюмов отвечал серьезно:
– Помилуйте, господа, это же проблема проблем! А искусственный оранжит получен только сегодня.
– Вопрос Брусилову: что вы чувствуете сейчас?
– Облегчение. Огромное облегчение. Как будто я нес на Голгофу крест, долго нес, утомительно долго, а потом споткнулся и уронил его, и крест упал куда-то в глубокое ущелье и раскололся, наверно, не достать его теперь, и вроде обидно, все-таки мой крест, а с другой стороны – так легко! Вот и отдохну теперь. По-настоящему отдохну. Наконец-то.
– Эй! – шепнул Женька, – тыкая Черного в бок. – Смотри.
Катя тоже оторвалась от книги и подняла голову.
Со стороны Пушкинской площади подошли пятеро юнцов с ног до головы в черной коже и со сверкающими на солнце большими металлическими буквами "К" на груди.
– Подонки, – тихо проговорил Черный. – Откуда только берутся такие?
– От сырости, – грустно пошутил Женька и добавил: – Где бы сушилку найти? Надежную и вполне безопасную.
– Ребята, – строго сказала Катрин, – только не драться.
А кротовцы, похохатывая, приблизились к памятнику – самих полярников, сидящих в стороне, они не замечали – и вдруг с громким гиканьем принялись обшвыривать бронзовые фигуры яйцами, должно быть, тухлыми, и еще какой-то липкой гадостью в пакетиках.
– Весело им, – сказал Черный.
– Да-а уж, – протянул Женька, нервно обшаривая карманы.
– Не вмешивайтесь, ребята, ради Бога, не трогайте вы этих дураков, – твердила Катя, уже понимая, что остановить ей никого не удастся.
У одного из юнцов обнаружилась в руках странная увесистая штука, и непонятная еще ассоциация вдруг больно кольнула Женьку. А тот, размахивая своей штуковиной, прыгал вокруг памятника и ухал, как обезьяна. И Женька вспомнил. И в тот же самый момент юный кротовец поднял оружие – да, это было оружие, это был арбалет! – и выстрелил.
Короткая тяжелая стрела ударила в бронзовый висок стоящего на постаменте Любомира, заляпанного яичной скорлупой и гнусными потеками…
– А ну-ка, сволочи, вон отсюда! – бросился Женька к резвящимся юнцам.
И Черный вскочил за ним следом.
– Вы у меня языком будете вылизывать этот памятник, подонки! – кричал Женька. – Слышите?! Считаю до трех.
Кротовцы было решили драпать, но их неформальный лидер, тот, что стрелял – он был постарше и покрупней – сделал им знак стоять, мол, кого вы испугались, товарищи, их же всего двое и баба. И эти мальчишки в черной коже с блестящими буквами, дрожа от страха и злости, и от сладостного предчувствия настоящей драки – с самим Евтушенским, с самим Черным! – стояли, расставив полусогнутые ноги, растопырив пальцы рук, приоткрыв от напряжения рты, и ждали.
– Раз, – сказал Женька, обращаясь уже персонально к их главному и делая шаг в его сторону.
– Два, – сказал он, подойдя почти вплотную.
– Три!!! – завопил кротовец и с неожиданной ловкостью и силой ударил Женьку арбалетом по голове.
И когда Женька упал, те четверо рассыпались, как горох. Только их лидер замешкался на мгновение, и Черный обрушился на него одного… С размаху, ногой в живот, и пониже, и еще раз, и еще…
– Я тебя, гада, на всю твою поганую жизнь в тюрьму запихаю! – шипел он над скорчившимся телом.
А Катя сидела возле Женьки на коленях и расстегивала ему воротник рубашки.
– Он жив, Андрей, – выдохнула она. – Врача! Скорее!
Черный бросился к улице и в этот момент Женька прохрипел:
– Все равно завтра буду в Норде.
– Перестань, глупый, не говори сейчас ничего.
– Ерунда, – улыбнулся Женька через силу. – Ну, как тебе мой безумный поступок?
– Молчи, молчи, – повторяла Катя.
Вернулся Черный.
– Спокойно, Жека. Сейчас будет врач.
– Ты скажи ему, – попросил Женька, – что мне умирать нельзя. Понимаешь, никак нельзя. Если умру, Брусилов их всех передавит. Собственными руками передавит. А они же еще дети, придурки…
– Что ты несешь, Жека? – строго сказал Черный. – Да тебя любой фельдшер вылечит. И мы с тобой еще бессмертными станем. Ты же сам всегда говорил: за семьдесят-восемьдесят лет, что нам отпущены, неужели не откроют секрет вечной жизни?
– Верно, – прохрипел Женька. – А завтра – в Норд.
– А завтра в Норд, обязательно, – согласился Черный, хотя оба они прекрасно знали, что черепно-мозговые травмы, даже у вакцинированных, лечатся очень и очень не быстро.
– Слушай, Рюша, ты знаешь…
– Да замолчи же ты, замолчи! – взмолилась Катя.
Женька с трудом глотнул, потом слегка повернул голову и сплюнул кровь. И Черный вдруг увидел неправдоподобно большую трещину в Женькином черепе.
– Догадайся, Рюша, – проговорил Женька, – чем заканчивает Борис свою «Хронику».
– Каким-нибудь театральным выстрелом в последнего негодяя? – предположил Черный, ощущая всю неуместность подобного разговора. – Или философским рассуждением с афоризмом в конце о бесплодности всех наших надежд?
– Не угадал, Рюша. Ты прочти. И тогда поймешь, за что я люблю этого парня. Он оптимист. И без него в моих фильмах была бы одна чернуха. Я ни во что не верю. Понимаешь? А он верит.
И Женька замолчал.
А Черный не думал про Бориса и его книгу. Черный думал про Женьку. Конечно, его еще могут спасти. Но если не спасут, он все равно будет завтра в Норде. И ни Черный, ни Катя действительно ничего не скажут Брусилову. На всякий случай.
Женька как член секретариата Всемирного Совета творческих деятелей имеет право на сиброкопию, и, может быть, завтра в Норде с ними вместе будет пить и веселиться Женькина копия, совсем свеженькая, сделанная неделю назад. И все будет здорово. Но только Черный ведь не сможет забыть ни эту площадь, ни этот оскверненный памятник, ни этих подонков, ни эту кровь на каменных плитах, ни эту трещину в черепе… Он будет помнить. И будет пить весь праздник. И когда-нибудь он обязательно расскажет обо всем новому Женьке. Когда-нибудь. А сейчас думать об этом было страшно. Страшнее всего.
5 марта 115 года ВК. 11.00 по Гринвичу
На набережной возле порта гремела музыка. Целые толпы веселящихся жителей изо всех ворот стекались сюда. Первым делом по традиции подходили к морю и бросали в воду оружие. А потом окунались с головой в прекрасный Праздник возвращения солнца. И праздник кружил людям голову. И головы в нем теряли. Повсюду рвались ракеты, шутихи, петарды. Искрились бенгальские огни. Конфетти летело дождем, и огромные белые снежинки парили в морозном воздухе. А снег под ногами был утоптан до твердости и блеска выложенного мрамором проспекта. На нескольких только что собранных сценах выступали циркачи, музыканты, танцовщицы. Мелькали в толпе расторопные, но чопорные официанты во фраках с подносами, полными напитков и кушаний. По серым волнам сплошь в огнях скользили быстроходные глиссеры. Чертили в небе узоры яркие светящиеся авиетки.
Ознакомительная версия.
