И он коротко, горячо поцеловал ее. А потом они выставили перед собой оружие и стали ждать сапыг.
Ту, что была ближе всех, Арсен разнес двумя выстрелами. Бум, бум, отвратительный всплеск, сапыга закричала, как назгул, упала, покатилась по глине, хрустко ломая крылья. Вторая летела прямо на Аниту, но она вспомнила свои три года карате в школе и, сгруппировавшись, откатилась в сторону. Сапыга, коротко вскрикнув, пролетела мимо, исчезла за краем обрыва. Третья развернулась в воздухе и понеслась на Арсена, раскинув кожистые крылья.
– Осторожно! – крикнула Анита.
Арсен, закусив губы от напряжения, перезаряжал ружье, и Анита, заорав, выхватила брус из колеса телеги, метнула его вверх. Это отвлекло сапыгу; ударив крыльями, она дернулась в сторону, потеряла драгоценную секунду, и ее голова размером с футбольный мяч тоже разлетелась от выстрела.
– Молодец! – крикнул Арсен, начал поворачиваться, поскользнулся на хромой ноге и выронил ружье. – Ох, молодец, я бы с тобой…
Анита закричала, потому что последняя сапыга вылетела из-под обрыва и неслась к Арсену со спины, она была уже в секунде от него, уже выставила свое жало-яйцеклад, ему было уже никуда не деться.
Сейчас острый хитин пробьет кожу и мышцы, отравит парализующим холодом, загонит внутрь жадное, чужое, которое изгрызет и измучает. И Арсен будет кричать, как кричал Кун, и умирать будет долго, потому что никто для него из любви не сделает того, что было сделано вчера на ферме. Анита уж точно не сможет, она не такая.
И если тайну Эксперимента он угадал правильно, то Арсен опять окажется на больничной койке в Ереване с раздробленной ногой, и ему будет двадцать пять, и будет восемьдесят восьмой год, и мир будет полон смерти, потерь и всего, что этому миру предстоит.
Анита поняла, что крик висит в воздухе, и что это – её крик. Она закрыла собой Арсена, и лапы сапыги вцепились в ее плечи, чуть царапая кожу сквозь одежду, и в ее груди торчит жало размером с заправочный пистолет, и по всему телу от него расходятся волны ледяной боли. От сапыги пахло старым чуланом, немытыми волосами и горячим пластиком. Кожистые крылья застыли. Огромные фасетчатые глаза поглощали свет сотнями идеально выпуклых шестиугольников. Что-то горячее, чужое пошевелилось в груди Аниты, и жало потянулось наружу. Сейчас отлетит и нападет на Арсена.
– Хрен тебе, не уйдешь, – сказала Анита, размахнулась немеющей рукой и глубоко вонзила в тело сапыги свой крюк. Качаясь, совсем не чувствуя отнимающихся ног, похромала к обрыву. Десять шагов. Пять.
Арсен что-то ей кричал, все было как сквозь вату. Кажется, он просил, чтобы она остановилась. Или говорил ей о бессмертии. Или вообще молчал, и его не было, и Города не было, и Эксперимента.
И самой Аниты не было. Никогда.
Она проглотила горькую вязкую слюну во рту и, не оборачиваясь, шагнула с обрыва в черную, прохладную, тянущую сердце восторгом падения бездну.
– Продолжаем, – сказал Наставник. Анита сидела на синей в белую полоску кухне в своей хорошенькой квартирке в доме на Офицерской. Над чайником струился пар – он только что вскипел и отключился.
Анита схватилась за грудь – сердце билось часто, ледяная тоскливая боль никуда не делась.
– Ты от нее не умрешь, – сказал Наставник и помешал кофе в красивой фарфоровой чашке. – Ты ее вскормишь, перерастешь и посмотришь, что из этого выйдет…
Зазвонил телефон. Анита была под домашним арестом, но отвечать на звонки ей разрешалось. Плохо видя из-за слез, держась за стенку, она прошла в прихожую, сняла трубку.
В трубке молчали.
Она знала, кто это был. Знала, что он не увидит, но опустилась на колени и долго так стояла, держа трубку у уха.
– П-простите меня, – сказала она, когда голос наконец послушался. – Простите меня. Простите. Простите.
Собеседник молчал, но Анита слышала дыхание.
– Что мне сделать? – спросила она. – Пожалуйста, скажите.
– Из окна прыгни, тварь, – наконец сказал тот, кто ей позвонил. – Открой и прыгни. Ты на шестом этаже? Должно хватить.
– Вы правда этого хотите? – спросила Анита, чувствуя, как то, что было у нее в груди, начинает грызть острыми зубами. – Вам станет легче?
Она поднялась с колен, прошла на кухню – за столом никого не было, пенка на кофе чуть-чуть вращалась. Анита широко раскрыла окно, поставила руки на подоконник.
– Если вам станет легче, я, наверное, прыгну, – сказала она, стараясь быть честной. Было страшно, но раз надо – то надо.
– Мне не станет легче, – медленно ответил отец убитого ею мальчика. – Никогда уже не станет. Закрой окно, дура.
И он положил трубку.
Анита стояла у окна, уперевшись горячим лбом в пластиковую перекладину. Снаружи была нежная осенняя ночь – тополя роняли листья, где-то лаяла собака. У подъезда был припаркован патрульный автомобиль.
Во двор въехала еще одна машина. Остановилась под фонарем. Из нее вышел человек – высокий, крепкий, почти совсем седой. Прихрамывая, он сделал несколько шагов к дому, остановился, поднял голову и посмотрел прямо на Аниту.
Не двигаясь, они долго-долго смотрели друг на друга сквозь ночь.
Совладелец частного сыскного агентства «Иголка в стогу» Герман Иванович Солдатов слыл человеком обстоятельным. Правда, когда Солдатов служил в санкт-петербургской сыскной полиции в должности надзирателя, считался он, напротив, ветрогоном и выжигой. Знался с ворами, с картёжниками, с хипесниками и прочей сомнительной столичной публикой. В притоны захаживал запросто, в воровские малины и на квартиры, где играли на интерес. Немудрено, что до старшего надзирателя Солдатов не дослужился, а был по-тихому из уголовного сыска отчислен и уволен в отставку без выплаты содержания.
Был Герман Иванович высок, рыжеволос, рыжеус и голубоглаз. Горькую шибко не пил, но при случае не отказывался. С девками особо не путался, но мог иногда загулять. Попусту языком не трепал, но и за словом в карман не лез.
С Полиной Петровной Вяземской Солдатов познакомился при самых что ни на есть любопытных обстоятельствах. Произошло это в ночном питейном заведении на Лиговке, которое по иноземной моде именовалось баром. Полина присела рядом с отставным сыщиком на высокий табурет у стойки, извлекла из сумочки британскую сигаретку и милостиво дождалась, пока Солдатов поднесёт зажигалку. Изящно прикурила, представилась, посетовала на ударившие под Рождество морозы и, наклонившись к новому знакомцу, доверительно сообщила, что замёрзла до неудобно сказать чего. Солдатов понятливо кивнул. Щёлкнул пальцами и велел нести для дамы «Русскую особую».
