– Птицеферму поджег, – сказал он медленно. – Сосед-фермер у меня контракт увел на окорочка и на муку костную. Меня аж трясло от злости. Поджег. Ночью. А у него там сын в подсобке ночевал. С родителями разругался, решил домой не показываться, лег на мешки с кормом и уснул.
– Сгорел? – в ужасе спросила Анита.
– Не весь, – ответил Бен и налил себе еще. – Ногу обжег. И лицо чуть-чуть.
Он замолк и выпил.
– А я сбила мальчишку, – неожиданно для себя сказала Анита. – Мы диплом обмывали, я коньяку напилась, за руль села. Разогналась по проспекту, и тут телефон зазвонил. я раз – за ним потянулась, секунда всего, потом раз – и руль не выкрутить, а меня на тротуар выносит. Пацан стоит, смотрит. Еще секунда – и все…
Она выпила горькую, горькую рюмку. Легче ей не становилось. Никому за столом не становилось.
– Так ты это… из тюрьмы сюда? – спросила Галя.
– Домашний арест, – сказала Анита, чувствуя, как загораются щеки. – У меня мама… прокурор городской.
– А, понятно, – сказала Галя. Анита смотрела в стол.
Вошел Арсен, в наглухо застегнутой куртке и с ружьем.
– Анита, нам пора, – сказал он. – Нужно побыстрее добраться до города и собрать отряд. У нас очень мало времени. Личинки нужно уничтожить до того, как они вылупятся. Взрослых особей – перестрелять. Иначе это действительно будет концом Эксперимента. По крайней мере этой его стадии.
– В ночь поедете? – мрачно спросил Бен. – Они и в темноте летают.
– По-над обрывом поедем, в объезд, – сказал Арсен. – Один хрен ночевать придется, за день до города не добраться.
Он вздохнул, почесал в затылке.
– Личинка у меня на телеге, в мешок замотанная. Будете смотреть?
Галя покачала головой, прикрыла глаза. Бен поколебался, но тоже отказался.
– Кун… готов, – сказал Арсен. – Шить было нечем, я мешком замотал. Одеть надо.
Галя встала из-за стола, не качаясь. Коротко обняла Арсена, кивнула Аните.
– Пойдем, Бен, – сказала она. – Пойдем прощаться. Могилу надо под липой выкопать, пока свет есть.
– Смотрите там, – сказал Бен. – Мы Куна похороним – и тоже поедем по болотам, наших предупреждать. Мы бы, может, и без вас справились, да осторожные же все, свои фермы не оставят, нам общей силой трудно выдвинуться. Ну а если не пришлете отряд, тогда уж сами…
Анита тоже поднялась, но самогон оказался коварным, ноги у нее задрожали, Арсен ее подхватил, чтоб не упала.
Потом ее долго тошнило у телеги, когда она увидела, как небольшой сверток из мешковины, приткнутый в угол и пахнущий кровью, чуть заметно пошевелился.
– Я скучаю по звездам, – сказал Арсен, когда они лежали ночью на сене и смотрели в темное небо. В болотах вокруг что-то слабо мерцало голубоватой, призрачной люминесценцией, и беззвездное небо казалось по контрасту еще более черным, нависало над ними распахнутой кромешной бездной. – Хоть это и банальность, но на звезды смотреть – это как будто немножко молиться, мечтать о высоком. я вот, комсомолец, всегда молился бесконечности, которую люди когда-нибудь покорят и познают. Мы полетим сквозь пустоту космоса и посеем свои семена. И они взойдут на других планетах. Тут этого нет. И мне кажется, что я заперт в этом безмирье и безвременье. Иногда – как в надежном укрытии, иногда – как в душной кладовке, но заперт.
– А я скучаю по морю, – сказала Анита. – Оно такое огромное, мощное. То спокойное, то грозное. Мы все вышли из моря. Внутри мы все – море. По любому морю можно уплыть в любое другое. Кроме Аральского, – добавила она, подумав. – И можно перестать плыть, как только надоест или устанешь. И просто уйти в глубину…
– Не переставай плыть, – сказал Арсен. – Никогда нельзя переставать.
Он вздохнул.
– Поспать бы. Но опасно, да я и не усну, наверное.
Через минуту он уже спал, глубоко, беззвучно, как ребенок. Анита положила ружье себе на колени, села на край телеги.
Буца, привязанная к оглобле, покосилась на нее, переступила копытами, фыркнула. Мешок с личинкой был под телегой и очень ее нервировал. Аните и самой было неспокойно представлять, как неведомая гадость вылезает из мешка, и подкрадывается снизу, хоть Арсен и сказал, что она не успела развиться и уже сдохла.
– Ты стрелять-то умеешь? – спросил тихий голос. Анита дернулась всем телом, поворачиваясь, упираясь взглядом в невысокую полноватую фигуру, будто вырезанную из черного картона на фоне слабого свечения болота.
Наставник.
– Вы упали, – сказала она, думая, что спит.
Наставник зажег спичку, поднял ее к лицу. Анита увидела, что он улыбается.
– Иногда когда ты упал до самого низа – тогда и начинается верх, – сказал он. – И только так ты можешь вернуться к тем, кому ты нужен.
– У кольца нет конца, – прошептала Анита, глядя в небо.
– Да, – сказал Наставник. Спичка догорела, теперь он был только голосом в темноте, тенью темнее других теней. – Нет дна у совести. Нет предела у любви. Нет конца у дороги. Спи, Анита. Сапыги сегодня не нападут.
Она ощутила на волосах его мягкую руку.
– Сапыги? – спросила она. – Так они называются? Откуда они? Зачем вы с нами так? Что эти сапыги должны показать? Почему в мире все так жестоко? С нашим все понятно, но этот-то ваш, тут необязательно, зачем же вы?
Никого, кроме лошади, не было рядом. Анита вытерла слезы, легла в сено рядом с Арсеном и тут же уснула.
– Сапыги, значит? – говорил Арсен, подбадривая Буцу щелчком поводьев. Она недовольно мотнула хвостом, но пошла быстрее. – Вот, значит, какая у нас следующая фаза Эксперимента.
Дорога шла у самого Обрыва, на безопасном расстоянии – шагов двадцать, но у Аниты сердце все равно замирало. Поверхность была вся в выбоинах, телегу сильно трясло от скорости, Анита измучилась.
– К вечеру доедем, – сказал Арсен, мельком взглянув на солнце. – Потерпи.
Но они не доехали.
Сапыг было три. Они летели низко, стелились над травой, над ржавыми проплешинами болотной воды, над дубленой, сухой глиной.
Первой их заметила Буца, заржала, не замедляя бега, повела назад выпученным безумным глазом.
– Не уйти, – сказал Арсен. – Они быстрее.
Он с трудом остановил лошадь, спрыгнул, накрыл ее голову попоной, сунул в колеса телеги деревянный брусок. Буца всхрапывала, нервничала, но стояла смирно.
Не сводя взгляда с приближавшихся сапыг, Арсен поднял ружье.
– А мне? – хрипло спросила Анита. – Хоть что-нибудь.
Арсен пошарил под сеном, достал крепкий металлический крюк на деревянной ручке.
– Я им ящики двигаю, – сказал он. – Больше ничего нет. Держись, девчонка! Пройдут дожди…
