– У меня есть одно предположение…
– Да. Ты должен умереть, – Оли-орви вздохнул совсем по-человечески.
Айва мало что понимала из разговора мужчин, перешедших на непонятный язык. Одно она знала точно – перед ней враг. А она не привыкла бегать от врага, кем бы он там ни был, и что бы не кричал Ревин. Кошачьим шагом девушка приблизилась к каминной полке, над которой была развешана коллекция старинного оружия, потянула с креплений тяжеленный двуручный меч.
– Один вопрос, – нахмурился Ревин. – Как скаут скауту… Тот человек… Рон…
– Мертв, – Оли-орви прикрыл глаза. – Он был твоим другом. Мне жаль.
Над пришельцем взметнулось широкое лезвие длинной в сажень. И опустилось на основание шеи.
– А-йа-а!…
Айва рубила наискось, от плеча до пояса. Меч рассек грудную клетку и остановился в районе пупка.
– Да беги же ты, черт! – Ревин сорвался на крик.
Но было поздно.
Откуда-то из-за спины Оли-орви выпростал отросток, обвивший девушку за горло. Освободился от остатков фрака, просто стряхнул рассеченные половинки с рук, оставшись в одних брюках. Ухватившись за острие, вытащил из тела застрявший меч, бросил на каменный пол и невозмутимо продолжил:
– Меня нелегко убить. Как и тебя, Шеат. Поэтому я предлагаю выбор. Ее жизнь в обмен на твою.
Айва хрипела, едва касаясь носками пола, лицо ее посинело, из глаз текли слезы.
– Я тебя убью, – негромко проговорил Ревин.
– Мы оба знаем, что нет. И что я сдержу слово. Иначе бы мое предложение ничего не стоило.
На лицо Ревина опустилась тень.
– Я не испытываю к тебе неприязни, человек, – проговорил Оли-Орви. – Так вышло. Решай.
Ревин молчал.
Расчет верен. Червя не убить. Совершенно нечем.
Все просто. Как все просто. Всего лишь произнести: нет. Ни о каком выборе не может быть и речи, выбор несопоставим. Почему же так трудно? Почему?…
Привязанности – непозволительная роскошь для скаута. Он виноват сам.
– Итак?
Ревин молчал.
Грудь Оли-орви вздыбилась, пошла буграми. Посреди открылся рубец.
Чужак выметнул длинный отросток, увенчанный похожим на серп когтем. Оставайся Ревин недвижим, ему смахнет голову, как косой. Он даже вряд ли что-то почувствует…
Из глубин сознания нахлынула ледяная волна. Смыла противоречия, смятение, оставив лишь холод рассудка. Он – скаут. У него за спиной миллиарды жизней.
Ревин уклонился, перехватив коготь за основание, полоснул им по отростку. Легко, уверенно, будто проделывал подобные манипуляции ежедневно.
– Выбор сделан.
Хрустнули шейные позвонки. Тело девушки упало на каменные плиты.
Ревин сжимал в ладони острый обрубок, сжимал настолько сильно, что кровь его смешивалась с кровью чужого, срывалась тяжелыми каплями. Он повернулся спиной и вышел из зала, не проронив ни слова.
Кобыла понуро прядала головой, фыркала недовольно и едва Федюня ослаблял узду, замирала на месте. Да еще при всяком удобном случае норовила грызануть за руку, являя натуру крайне стервозную, не взирая на дряхлость свою и весенний недокорм.
– Н-ну, давай! – зло прикрикнул Федюня и украдкой помусолил ногу о ногу.
Что ни говори, холодели еще ступни. Нет-нет да и вывернет плуг ком мерзлой земли. Рановато еще картошку сажать, боязно. А ну, как заморозки прихватят? Но выбора другого нет. Потому как в другие дни никто коня не даст. Даже эту клячу выпрашивать пришлось у соседа со слезами – посевная. Страда. А под лопату бульбу тыркать не больно-то легко: столищи земли перевернуть – спина переломится. И урожай под лопату хуже. Вот Федюня мамку и убедил сегодня сажать, и кобылу дают на полдня, и земля поспела. Нельзя ему ошибиться. Как ни крути, он теперь старший мужик в доме. Помер батянька-то минувшей зимой…
Мамка разделась до исподней сорочки, мокрая вся, пар от нее валит – налегает на плуг. Потому как ежели кобыле не помогать, так та вообще тянуть не желает, хоть бей ее, хоть лупи. Вон Пронька бежит с корзинкой, картошки в борозду тыкает. Хорошие картошки, в опилках и соломе пророщенные. Такие быстро взойдут, стало быть и времени силой налиться у них будет больше. Каждую бульбинку еще нужно навозом присыпать. Это уже из другой корзинки, рукой, по горсточке. Мало навоза у них…
Ведет Федюня кобылу – старается. Чтобы вспаханное не топтала, в стороны не рыскала, да ноги босые не отдавила, зараза. Тут слышит, с дороги топот и бряцание, интересно ему кто ж такие в посевную пору-то верхом гайцают. Интересно, а повернуться не вдруг.
– Эй, хозяйка! Скажи на милость, где тут проживает дед, которого Птахом кличут?…
Кто это деда спрашивает?
– Тпр-ру, стой! – Федюня аж запнулся, сворачивая голову.
Ой, не понравились Федюне гости. Не наши, не казаки, одеты по-другому. С десяток их, все в грязи перемазанные и под седлами поклажа: издалека скачут, видать. А за плечами ружья. И глаза недобрые у них. Цепкие глаза, злые.
А ну как деда убивать пришли?…
Пока мамка с незнакомцами гутарила, руками разводила, как половчее, значит, до птаховой хаты добраться, припустил Федюня со всех своих босых ног деда предупредить. Напрямки, через соседские прясла, по чужим посевам, через залитую половодьем луговину. Несколько раз оскользнулся на ледяной корке, что под водой стоит, вымок, вычухался, ступни изодрал в кровь. Никогда так быстро Федюня не бегал.
Влетел к деду в курень, дыхание сбилось, слова вымолвить не может. В полы рубахи Птаху вцепился и к двери того тащит.
– Что? Что ты? – дед придержал за плечи, успокаивая.
– Тикай!… Ой, тикай, дед, скорее!… Идут до тебя!…
Птах вздохнул, улыбнулся в бороду.
– Стар я уже, милай, бегать. Пущай идут…
– Убьют тебя, дед! Ну, тикай же! – Федюня повис на старце всем телом.
Птах не двигался. Приподнял голову мальчонки за подбородок, заглянул в глаза, рукой по волосам провел.
– Все я передал тебе, что нужно… Даже сверх того. Придет черед – вспомнишь дедову науку… А за меня не беспокойся!… Да, вот еще, держи-ка, – вынул из скрыни сверток, звякнувший тяжелым, Федюне вручил. – От глаз посторонних береги, не хвастай!…
– Деда, пойдем! – Федюня захныкал. – Убьют тебя!…
– Не убьют.
– Обещаешь?
– Да, – Птах кивнул. – Обещаю. Ступай себе с богом!… Да около подворья не трись! Нечего тебе тут смотреть! К своим беги!…
Федюня пятился, не уходил. В горле у него комок встал. А с улицы уже топот слышен.
– Огородами беги! – притопнул Птах. – Ну!…
Сорвался Федюня перепуганным зайцем, за околицу выскочил и нырнул в подлесок. Разок обернулся на бегу и заколотилось у него сердце вспугнутой пичугой: верховые споро спешивались, перевешивая карабины наизготовку. Несколько встали к окнам, двое ломали дверь…
