во время последнего жертвоприношения, на похоронах Элодеи, Шелк сжег черного петуха целиком. Птиц можно читать, хотя это делают редко. Не оскорбится ли даритель, если она не прочитает этих голубей?
— Одного я прочитаю и сожгу, — твердо сказала она ему. — Второго мы разделим с богиней. Останься здесь, если хочешь его для себя.
Он покачал головой.
Голуби отчаянно били крыльями, пока она перерезала им горло.
Глубокий вздох.
— Прими, о Добрая Киприда, в жертву этих прекрасных голубей. Мы просим: расскажи нам о тех временах, которые придут. Что мы будем делать? Твой самый легкий намек стал бы драгоценнейшим откровением. — Неужели она действительно убила этих голубей? Она рискнула взглянуть на безжизненные тушки. — Но если ты, однако, выбираешь другой путь…
Она дала рукам упасть, сознавая, что крови на ее платье прибавилось.
— Мы согласны. Теперь мы просим: расскажи нам через жертву.
Срезав перья, кожу и плоть с правой лопатки первого голубя, она вгляделась в тонкие линии, покрывавшие кость. Птица с распростертыми крыльями; дарителя, несомненно, зовут Лебедь или что-то в этом роде, хотя она уже забыла его имя. А вот вилка на тарелке. Неужели богиня хочет сказать, что этот человек собирается пообедать? Невозможно! Из кости, похоже, просочилась маленькая капля крови.
— Блюдо, добытое насилием, — объявила она дарителю, — но если у богини и есть второе послание для меня, я слишком невежественна, чтобы прочитать его.
— Следующий даритель — мой сын, Кровинка, — прошептала майтера Мрамор.
Кто такой Кровинка? Майтера Мята чувствовала, что должна знать это имя.
— Эту тарелку вы приобретете на пару со следующим дарителем, — сказала она владельцу голубей. — Надеюсь, богиня не требует, чтобы вы забрали ее у него.
— Он купил этот мантейон, сив, — прошипела майтера Мрамор.
Майтера Мята кивнула, ничего не понимая. Ей было жарко, и она чувствовала себя больной, раздавленной сжигающими лучами солнца и жаром от священного огня, горящего на алтаре; запах такого количества крови чуть ли не душил ее, но она заставила себя наклониться над левой лопаткой голубя.
Соединенные кольца, часто прерывающиеся.
— Многие из тех, кто закован в цепи в этом городе, освободятся, — объявила она и бросила голубя в священный огонь, заставив вздрогнуть маленькую девочку, принесшую кедровые поленья. Какая-то старуха пришла в восторг, получив второго голубя.
Следующий даритель оказался мясистым человеком лет шестидесяти, который пришел вместе с красивым юношей, едва достававшим ему до плеча; юноша нес клетку с двумя белыми кроликами.
— Для майтеры Роза, — сказал пожилой человек. — Эта Киприда, она за любовь, точняк?
Он вытер потную голову носовым платком, источавшим тяжелый розовый аромат.
— Да, она богиня любви.
Молодой человек ухмыльнулся и сунул клетку майтере Мята.
— Ну, розы символизируют любовь, — сказал немолодой человек, — и я думаю, что эти кролики вполне подходят.
Майтера Мрамор фыркнула:
— Жертва в клетке не принимается. Кровинка, прикажи ему открыть клетку и дать мне одного.
Пожилой человек пораженно вздрогнул.
Майтера Мрамор взяла кролика и оттянула его голову назад, обнажив горло. Если и был какой-то обычай для жертвоприношения кроликов, майтера Мята его забыла.
— Мы обойдемся с ними точно так же, как с голубями, — сказала она так твердо, как могла.
Немолодой человек кивнул.
«Похоже, они делают все, что я говорю им, — подумала она. — Принимают все, что бы я ни сказала!» Она отрезала голову первому кролику, бросила ее в огонь и вскрыла живот.
Внутренности, казалось, расплавились под горячим солнцем, превратившись в поднимающуюся линию оборванных людей с карабинами, мечами и грубыми копьями. Где-то далеко, на краю слышимости, опять затрещала жужжалка, как будто перешагнув через горящего кролика.
Она опять поднялась на ступеньки, соображая, как бы начать:
— Послание абсолютно ясно. Необыкновенно ясно. Необычно.
Шепоток в толпе.
— Мы… по большей части мы находим отдельные послания для дарителя и для авгура. И для паствы и всего нашего города, хотя часто они общие. Но в этой жертве только одно послание.
— Оно говорит о том, чем вознаградит меня Аюнтамьенто? — крикнул даритель.
— Смертью. — Она посмотрела в его красное лицо, не чувствуя ни капли жалости, и удивленная, что не чувствует. — Вы весьма скоро умрете, или, по меньшей мере, даритель. Возможно, имеется в виду ваш сын.
Она заговорила громче, слушая перестук жужжалок; казалось странным, что больше никто не слышал его.
— Даритель этой пары кроликов напомнил мне, что роза, цветок, имя которого носила наша дорогая сив, на языке цветов означает любовь. Он прав, и Восхитительная Киприда, которая была так добра к нам здесь, на Солнечной улице, является автором этого языка: возлюбленные могут общаться на нем при помощи букетов. На этом языке мое собственное имя, мята, означает добродетель. Я всегда думала о нем как об указании, даже приказе, придерживаться пути добродетели, достойного священной сивиллы. Я имею в виду милосердие, смирение и… и все остальное. Но добродетель — старое слово, и Хресмологические Писания говорят нам, что вначале оно означало силу и мужество при защите правды.
Все в почтительном молчании слушали ее; она попыталась услышать жужжалки, но они замолкли, как будто их и не было.
— У меня тоже их не так много, но я сделаю все, что в моих силах, в борьбе за правду. — Она посмотрела на дарителя, собираясь сказать что-нибудь о мужестве перед лицом смерти, но он уже исчез в толпе вместе с сыном. На улице валялась брошенная пустая клетка.
— Для всех нас, — продолжала она, обращаясь к прихожанам, — победа! — Что там за серебряный голос, звенящий над толпой? — Мы будем сражаться за богиню! Мы победим с ее помощью!
Сколько осталось? Шестьдесят или больше? Майтера Мята чувствовала, что у нее нет сил даже на одну.
— Но я и так принесла слишком много жертв. Я — младшая по сравнению с моей дорогой сив, и руководила жертвоприношением только ради нее. — Она отдала священный нож майтере Мрамор и взяла у нее второго кролика прежде, чем та смогла возразить.
После кролика — черная овца, Гиераксу. Майтера Мята с неописуемым облегчением смотрела, как майтера Мрамор принимает ее и предлагает пустому серому сиянию Священного Окна. Она завыла и затанцевала — точно так же, как выла и танцевала много раз для патеры Щука и патеры Шелка, — поймала кровь овцы и окропила ею алтарь; потом она смотрела, как майтера бросает голову в огонь, зная, что все смотрят на майтеру и никто на нее.
Боги съели тонкие копыта овцы, одно за другим. Быстрый удар жертвенного ножа вскрыл брюхо, и майтера Мрамор прошептала:
— Сив, подойди сюда.
Майтера Мята вздрогнула и неуверенно шагнула к ней; майтера Мрамор,
