лицо, лицо настоящей злой колдуньи, протянувшей иссохшую, схожую с птичьей лапой руку к его горлу! Тут видение рассеялось. Уэринг погрузился в спасительное забытье.
Уэринг оказался последним поддавшимся невероятному по силе воздействию «безопасного бразильского вина» и стал первым пришедшим в себя. После нескольких минут пребывания в замутненном сознании он наконец довольно ясно представил себе случившееся.
В какой-то мере он совершенно не удивился. Дело сделано, и корреспондент с пугающей четкостью понял, что беды было не миновать с той секунды, когда пятеро болванов, не обращая внимания на очевидные признаки, доверились паре рассветно-синих глаз.
Поначалу он даже не чувствовал уверенности в том, что еще кто-то из тех болванов выжил. Но остальные, один за другим, начали пробуждаться и отвечать на язвительные вопросы репортера, и он смог убедиться в неизменности числа компаньонов.
Их голоса, однако, доносились до него сквозь толщу стен. И сопровождались бряцаньем тяжелых бронзовых цепей, навевающим подходящие к ситуации мрачные мысли.
Через треугольное окошко камеры Уэринг видел узкую дорожку, ведущую через кусты на центральную площадку. Призрачное сияние «Солнечного огня» сменилось дневным светом — и день выдался дождливым. Через открытый верх пирамиды врывались ливневые потоки, колотя по пальмовым листьям. Репортер видел уголок «Солнечного огня», обратившегося в радужный бурлящий водопад. Холодные брызги, подобно крошечным разведчикам, проникали в щели под запертыми дверьми пяти тюремных камер — более не пустующих.
— Милое местечко! — простонал Уэринг. — Ох, какое милое! Друзья и прочие скорбящие, вино оказалось не молодым. Оно было древнее древнего. Нокаутирующие капельки. И мы их проглотили! Что-что? Нет же, Отуэй. Ты тут ни при чем. Я упал — ты упал — мы упали. Нам бы всем по надзирателю. Но похоже, уж один-то у нас появился. И это вовсе не синеглазая детка Сьюзан. Она свое отработала. Такая благовоспитанная! Никого в шкуры силком не наряжала. Ох ты ж! Я тут единственный пещерный человек? Или все переодеты?
По ряду пронесся ответ, что варварскую моду навязали не только корреспонденту. Ни на одном из пятерых не оказалось ни единой нитки цивилизованного платья, никакого оружия и ни одного предмета из тех, что они принесли с собой на пирамиду. Взамен отобранного каждый получил по опрятной камере, красивой черной шкуре с золотой отделкой, по цепи, способной, по выражению Уэринга, удержать слона, а также по угасающему лучику надежды выбраться отсюда живыми.
Затем журналист рассказал друзьям, как, теряя сознание, увидел нависшее над собой пугающее лицо. Все согласились, что ему выпала честь встретиться с женщиной из «племени», населяющего пирамиду. В то же время, никто не смог объяснить, отчего сие «племя» оставляло пришвартованные внизу лодки гнить годами. Или почему они все, кроме девушки, оказались столь застенчивыми, что предпочли не показываться.
Шум ливня наконец смолк. На центральную площадку заглянуло солнце. Но не раздавалось никаких звуков, свидетельствующих о жизни в пирамиде, как будто наша пятерка была прикована к пустому зданию посреди незаселенной земли.
Необычность их положения, сопровождаемая воспоминаниями о собственной глупости, повергла всех в уныние. К тому же в камерах, несмотря на палящее снаружи солнце, царил холод. Из открытых шахт сзади тянуло промозглой сыростью. Под двери успело проникнуть приличное количество дождевой воды.
Шкуры хранили тепло, но, с точки зрения привыкших к комфорту цивилизации узников, его было недостаточно. Босые ноги ерзали по ледяному полу. То и дело кто-нибудь чихал. В последний раз компания перекусывала фруктами вчера в середине дня. Сдобренное наркотиками спиртное напоминало о себе мучительной жаждой. Узникам не принесли ни еды, ни воды.
Миновал полдень, о чем говорили короткие тени и ослепляющее сияние солнца. Но к ним так никто и не пришел.
Лучше всего площадка просматривалась из камеры Теллифера. Солнце достигло зенита, и поугасший было задор эстета явил себя вновь. Сверкающая глыба Тата Кварахи — «Солнечного огня» — завораживала и в ночное время, но в лучах дневного светила название, данное кристаллу индейцем Петро, обрело новый смысл. Теллифер исчерпал свой лексикон, пытаясь воздать должное его радужному великолепию. В конце концов эстет впал в состояние немого восторга, а товарищи предпочли не приводить его в чувство. Их более практичные умы потеряли интерес к камню. Не важно, бриллиант ли это, черная от сажи яма виделась более насущной проблемой.
Теперь солнечные лучи падали почти вертикально. Центральная площадка превратилась в ошеломляющую круговерть разноцветных отражений. В окошки в дверях камер, будто из раскаленного горнила, волнами врывалась жара вперемешку со струйками белого пара. Вдруг что-то тихо засвистело.
Затем звук сделался громче. Огромные клубы испарений от мокрой площадки поднимались вверх, приглушая яркое сияние «Солнечного огня». В яме под ним, пузырясь, кипела вода, как в чудовищном котле.
При всей своей кажущейся непрактичности, Теллифер первым раскусил простую динамику происходящего.
— Это меня пугает, — сказал он. — Я и вчера ночью испугался, когда впервые осознал, как по-варварски искалечена сия дивная красота. Камень чуть ли не пополам распилили, ведь его восьмигранная сторона изначально была, вероятно, вдвое больше. Но нижнюю часть обрубили без жалости, а поверхность отшлифовали и отполировали. Огранка едва-едва поднимается выше боков. Верх — простой кабошон, отполированный, но не ограненный. Негодяи! — Голос Теллифера задрожал от сдерживаемых чувств. — Бездушные вандалы! Кем бы ни были эти изверги, они отпилили часть самого чудесного алмаза на земле, лишь бы приспособить его для утилитарных целей! «Солнечный огонь» — это огромная линза, зажигательное стекло. Сейчас в яме выкипит собравшаяся после дождя вода. Все просохнет, чаша раскалится докрасна… добела… кто знает, как сильно палит это проклятое солнце? Все это означает… означает…
— Смерть тем, кто угодил в яму, — спокойно объявил Отуэй. — Если там оказался несчастный, то в разгар любого дня можно совершать жертвоприношение, лишь бы небо было безоблачным. Эй, парень, — голос ученого вдруг утерял всю бодрость духа, — ты меня неправильно понял! Пока человек дышит, шанс на спасение есть. Соберись!
— Ты просто ничего не понимаешь! Отстань! — В камере Теллифера тяжело зазвенели цепи, будто кто-то в отчаянии опустился на пол. — Не понимаешь! — Послышались всхлипывания. — Шансов нет! Или один на миллион, а то и меньше. И тревожит меня вовсе не перспектива умереть в яме, а… Впрочем, говорю тебе, забудь! Не хочу
