Могли ли беспокойство и тревога — естественная реакция на медицинское вмешательство и исчезновение Коры — под воздействием реальной, высказанной мне угрозы выразиться на столь ярком параноидальном уровне? Так глубоко психологию нам не преподавали, но это казалось возможным — учитывая, какие тяжелейшие стрессы я перенес.
Преподавали? Я внезапно понял, что учился в университете. Где? В Денвере?.. Вроде бы там. Однако до защиты не дошел. Почему?
Снова тупик. Но осталось ощущение, что Энн как-то связана с моим университетским срывом. Да, я знаком с нею еще с тех пор.
Энн… В чем ее слабость? В чем ее сила? И тем и другим она была наделена щедро. Казалось чрезвычайно важным вспомнить… Но и здесь все было заблокированно.
Я рвался, рвался изо всех сил. Если память об Энн для меня закрыта, как насчет «Ангро»? Компания «Ангро энерджи», моя былая хозяйка… Компьютеры. И я. Но не программист, не специалист, к примеру, по системному анализу. Я работал в каком-то особом качестве — весьма особом, весьма ценном для «Ангро», — пользуясь, да, своим уникальным сродством с самими машинами, их функционированием. Я был слишком важен для компании, даже когда немедленная необходимость во мне отпала. Ведь существовала возможность, что я снова понадоблюсь. И вот…
Объявление о начинающейся через пять минут посадке ворвалось в мои мысли, перемешало их. Но все же шаг вперед сделан. Теперь бы только вспомнить какие-нибудь подробности, тех людей…
Объявление, похоже, послужило сигналом для выхода на сцену ватаги неврозов, до поры до времени притаившейся за кулисами. Ничего не изменилось, и все же все изменилось. Мною овладело оцепенение, жуткое, как затишье перед бурей, невесть откуда возникло ощущение неумолимо надвигающейся трагедии. Я почувствовал, как теряю способность трезво рассуждать…
Но я уже проходил через подобное испытание и остался жив. Я поклялся взойти на борт во что бы то ни стало и обратился к единственной защите: влился в окружающие меня пульсирующие системы, проскользнул в пункт управления полетами, миновал блок вечно меняющейся кратковременной памяти, словно огромный ткацкий станок, сплетающий полетную и метеоинформацию…
Объявили посадку. Когда я встал и повернулся к проходу, предъявив билет контролеру, все будто померкло и поплыло: передо мной зияла сырая темная пещера, и что-то змееобразное копошилось на ее сводах.
Цепляясь за последние крохи реальности, я прикинул, что до поворота шагов пятьдесят, закрыл глаза и, касаясь левой рукой стены, двинулся вперед, не думая ни о чем, только шагая, только считая…
Пятьдесят!
Тогда я открыл глаза, увидел, что нахожусь почти у цели, и побежал. За поворотом меня ждал катафалк, еще шире, еще длиннее прежнего.
— Забыл очки, — взмолился я, обращаясь к стюарду. — Совсем не вижу номеров…
Стюард был полон сочувствия, хотя, пока он провожал меня до места «13А», оказавшегося у иллюминатора, у него появился третий глаз, оранжевая кожа и зеленые волосы.
Я пристегнулся, сунул сумку под кресло перед собой и съежился, дрожа всем телом. Бормочущие невнятные голоса по сторонам казались частью зловещего заговора, направленного против меня. Я ругался, я возносил молитвы и наконец снова влился в электронную систему самолета.
Но отвлечения неизбежны — полет долгий.
Я услышал, как стюард предложил мне что-нибудь выпить, и попросил двойной скотч, причем, протягивая деньги, умышленно не смотрел в его сторону. Однако при этом невольно глянул в иллюминатор.
Иллюминатора не было. Меня окружало открытое пространство, как я почему-то и предполагал. Внизу клубились облака. Мы сидели в длинном широком экипаже, и дьявольская упряжка черных как смоль, увенчанных кривыми рогами, изрыгающих огонь лошадей мчала нас к виднеющейся вдали вершине — я знал, это Брокен, — где мерцали вспышки, гигантская тень колыхалась в небе, и крошечные фигурки плясали под ней…
Мои сотоварищи-пассажиры… Все уродливые, злобные, у каждого на коленях черная кошка, рядом — самодельное помело, вокруг мечутся летучие мыши… Мы направлялись на шабаш ведьм, и, разумеется я знал, кому уготовано быть жертвой…
Принесли мой заказ — отвратительного желто-зеленого цвета, с какими-то маслянистыми пятнами на поверхности.
Я взял стаканчик и закрыл глаза. Понюхал — скотч. Я сделал большой глоток и поперхнулся. Скотч.
В желудке разлилось тепло. Сидя с закрытыми глазами, я твердил себе, что нахожусь на борту самолета, летящего в Филадельфию. Я протянул руку и коснулся холодного стекла иллюминатора; ощупал спинку переднего сиденья. Некоторое время слушал бортовой компьютер. Я думал о Коре…
Да, Кора, я иду. Так легко меня не остановить — всего лишь несколькими демонами, упырями, чудовищами. Я знал, что сам придумываю их для развлечения в полете, чтобы сбалансировать свое внутреннее состояние. Схожу с ума? Какое там!.. При следующей нашей встрече я буду исключительно рационален. На происходящее надо смотреть, как на результат приема слабительного, как на благополучный исход всего того, что грызло меня на самом глубоком уровне. Я не схожу с ума. Честно, Кора, ведь не могу же я сейчас сойти с ума? Это было бы верхом иронии: обрести столь многое — тебя, свою истинную личность — и сразу все потерять, сойдя с катушек. Нет, я должен верить, что все это служит высшей цели — рациональности. Именно так…
Я сделал еще глоток. Уже чуть лучше. Пока, по сути, я совершенно невредим. И разве участники шабаша не расслабились сами, потягивая из своих стаканчиков? Вздохни, Белпатри. Когда это ты бросил курить? Ты вроде бы имел обыкновение…
А затем чаши весов дрогнули, и я понял, что попался.
— Не желаете перекусить, сэр?
Отказываясь, я машинально открыл глаза. Стюард был все тем же чудовищем, но мой взгляд упал вниз, на открытый храм с колоннадой и скульптурами, где юноши играли на флейтах, а девы танцевали. А посреди храма на неком подобии алтаря меж пылающих жаровен две седовласые старухи голыми руками раздирали младенца, перемалывая челюстями его косточки, то и дело вытирая кровь, струившуюся из их ртов. Они почувствовали мой взгляд, подняли головы и затрясли кулаками.
Это было кошмарно, и все же так знакомо…
— «Снег»! — вырвалось у меня. — «Снег»! Черт побери, помню!
Сон Ганса Касторпа в главе «Снег» романа Томаса Манна «Волшебная гора». Изучая в университете литературу, я прочел эту книгу, о чем упомянул Энн. Оказывается, она тоже читала ее. Как-то мы целый вечер обсуждали значение этой сцены, слияния аполлонического и дионисийского, классического и бесформенного, интеллектуального и эмоционального…
