Все трое с удивлением посмотрели на меня.
А я… я растерянно смотрел то на тюлевые занавески, которые закрывали окна, то на розовую клеенку, местами вытертую до белой подкладки, то на закуски – консервные банки с воздетыми к небу крышками, – словно целая флотилия сардин, шпрот и килек подняла свои металлические паруса и готовилась к отплытию. А рядом и вокруг этой флотилии – бутылка с водкой, бутылки* со сладкой наливкой. Я заметил почему-то, как лихо селедка в белой селедочнице, потонувшая под кружочками репчатого лука, глядела прямо на солнце своей гильотинированной головой. И застыли в немом ожидании глубокие пластмассовые тарелки с кружочками ярко-красных помидоров, фарфоровые тарелки, побольше и поменьше, с кружочками колбасы разного копчения; грибки в маринаде, картофель в мундире в белой кастрюле. А в углу на электрической плитке – большой булькающий чайник, на котором громоздился заварной чайник.
– Таню Бобылеву можно? – сказал я неуверенно и робко.Здравствуйте.
– Таню? – с удивлением посмотрела на меня мать. – Ее дома нет. А что вы хотели?
– Я… она… – начал было я.
– Кланя! Что ж ты за стол не приглашаешь гостя? – сказал мужчина в голубой тенниске с «молнией».
– Садитесь, прошу, – заторопилась хозяйка. – Познакомьтесь: вот братец мой Валентин Степанович с супругой.
Не помню, кто из них подвинул стул. Помню только, что он был очень модный – неустойчивый, на тонких ножках и резко блестел на солнце своей полировкой.
Проклятый стул! Я был окончательно угнетен и подавлен этой полировкой. Боялся шевельнуться.
– Кушайте, пожалуйста, кушайте, – сказала хозяйка. – А давно вы с нашей Таней знакомы?
– Я, собственно, не знаком… Таня мне позвонила.
– Сама?! Первая позвонила? Так вы и не знакомы с ней? – наперебой заговорили за столом.
– Телефонное знакомство? – значительно усмехнулся Валентин Степанович.
– Все не то, – мучился я. Как разъяснить? И со всей убежденностью попытался сказать: – Тут дело касается газетной заметки…
– Какой заметки? – тихо спросил Валентин Степанович, задержав у рта вилку с селедкой.
– Моей… моя заметка… этюд в газете… Я написал этюд. И вот…
– Корреспондент вы, значит? Непорядки помогаете искоренять. Дело хорошее. Выпьем! Кланя, дай чистую тарелочку московскому корреспонденту.
Я машинально поднял рюмку. Блики солнца скользнули по голове селедки и остановились на моей рюмке с золотым ободком.
– Закусывайте… закусывайте, товарищ корреспондент, – подставляла мне консервы, помидоры и колбасу хозяйка.
Вот! Вот! Тем знакомым жестом руки, думал я, с таким же движением плеч Клавдия Степановна сворачивала тогда кульки из жестких листков столетней давности… Надо! Надо сразу, прямо спросить.
Я поднял рюмку и, закусив грибками, сказал:
– Я, собственно, не корреспондент. Мне случилось на станции Мезенцово купить у вас вишни. И вот…
– …Так вот, – собрался я с духом, – я хочу спросить о кульках.
– О каких кульках?
– Об упаковке. Точнее – о листках, из которых делались кульки для продажи вишен. На этих листках обнаружил я записи…
– А-а-а… Так вот зачем вы пожаловали… А зачем же говорите: Таня, Таня? Так что же, товарищ корреспондент, скажите прямо: агитация, злостная пропаганда какая была на листках? Конечно, документ от газеты вы нам предъявите… Потом… Отвечай, сестра! Что за листки ты хранишь? Откуда они у тебя? Прямо говори! Мы кто? Мы советские люди. Такие же, как вы, товарищ корреспондент.
– Я ведь сказал: я вовсе не корреспондент, просто написал в газету…
– Понимаю, понимаю, извините. Так говори же, сестра, что за листки у тебя?
– И скажу! И отвечу! – затараторила хозяйка. – Мой покойный Иван Гаврилович как был лесником, так охапками приносил такие листки… из санатория… Там когда-то имение было. Важные господа при царе жили. От них одни только бумаги остались… А Иван Гаврилович эти бумаги для оклейки вот этих стен приносил, чтоб по ним ну… шпалеры, обои пустить…
– Так знайте же, – не удержался я, – на этих листках, может, записана тайна тысячелетней жизни!
– Тысячелетней, говорите? Ага! А грибки в маринаде на вас смотрят, товарищ корреспондент. Хороши грибки в маринаде под «Столичную». Выпьем. Вот и долголетие будет!
– Послушайте же, – попытался я урезонить Валентина Степановича, – очень важные листки для науки, для людей…
– Ясно, товарищ корреспондент, все ясно. – Тут Валентин Степанович вдруг глянул в окно: – Сестра! Клавдия! Кролики-то твои из клеток побежали… Скорей!
Брат и сестра переглянулись и поспешно вышли из домика.
«Что делать? Как убедить этих людей, как получить от них все листки?..» – мучительно раздумывал я.
За столом с отсутствующим лицом сидела жена Валентина Степановича.
Я тоже молчал. Время тянулось невероятно медленно. Казалось, прошли не минуты, а часы.
– Ну и кролики! Беда с ними, едва в клетку загнали, – громко воскликнул Валентин Степанович, входя в домик вместе с сестрой.
– А хочу я вам сказать… – вдруг на певучий лад заговорила хозяйка дома, – хочу сказать: моей Тани не ждите. Конечно, угощайтесь, мы гостям рады, но Таня с женихом по выставкам гуляет… А насчет листков вот что получается. Со всей душой их дала бы вам. Но на рынке – сами знаете: то одному надо творог завернуть, то другому – зеленый лук, третьему – крыжовник… Продаешь, а рядом соседка попросит. Разве откажешь? Ну, и раздала все листки. Так что не беспокойтесь. Кто ж их знал, что те листки понадобятся.
Я молча поднялся.
– Не повезло вам, товарищ корреспондент, – сказал сочувственно Валентин Степанович.
– Я же не корреспондент. Я, собственно…
Хозяйка и ее брат, продолжая что-то говорить, проводили меня до калитки. За мной с резким стуком задвинулась щеколда.
А на плотине, изогнув шею, мне вслед злобно прошипел гусак.
– Как я напутал! Как напутал! – терзался я, тяжело поднимаясь по лестнице.
Не зажигая огня, не глядя на кота Топа, который трогал меня лапкой, сидел я в пустой квартире. Окна были раскрыты на тихую Ленивку. В комнатах становилось все темнее и темнее. Я сидел, уронив руки на резные деревянные поручни кресла, поддерживаемые арапчатами, которые, по воле резчика, смеялись. Надо мной?
Вот, шурша, под окном пробегает машина – она спешит к своей цели. Вот на Москве-реке коротко прогудел пароходик. На нем катаются москвичи; их конкретная цель – отдых. Все кругом имеет какую-то свою «целевую установку». А я? К чему мне стремиться?
– Какая бессмыслица! Какая нелепая трата времени!.. – вздыхал я.
Наконец я поднялся с кресла.
