– Но ведь это было сорок-пятьдесят лет тому назад. Как это могло сейчас вылиться в убийство?
Петерфи терпеливо разъяснял:
– Эдвард получил разрешение иметь ребенка за заслуги, согласно Законам о деторождении. Сейчас у него уже два внука. А вдруг это дело решат пересмотреть? Тогда его внуки лишатся права иметь детей. Они станут незаконнорожденными. Они могут даже лишиться права наследования.
Вальпредо кивал.
– Да, да. Хорошо, мы все это проверим.
Я заметил:
– Вы и сами не так давно подавали прошение о снятии запрета. Полагаю, что ваш… э…
– Да, у меня диабет. Это вовсе не влияет на мою жизнь. Знаете ли вы, как долго для борьбы с диабетом используется инсулин? Почти двести лет! Ну и что, если я диабетик? Или ими будут мои дети?
Он гневно уставился на нас, требуя ответа, но не получил его.
– Но Закон о Деторождении запрещает мне иметь детей. А знаете ли вы, что я потерял жену из-за того, что мне отказали в снятии запрета? А ведь я имею заслуги. Моя работа о плазменных потоках в солнечной фотосфере… Хотя ладно, что ж я буду читать вам лекцию, что ли? Но моя работа позволяет предсказывать картину протонных бурь вблизи любой звезды класса G. Каждый колониальный мир чем-то обязан моей работе!
Мне подумалось, что это преувеличение. Протонные бури в основном влияют на горные разработки среди астероидов…
– А почему вы не переехали жить в Пояс? – спросил я. – Они вознаградили бы вас по достоинству. И там нет Закона о Деторождении.
– Вне Земли я заболеваю. Дело в биоритмах; к диабету это не имеет отношения. От нарушений биоритмов страдает половина человечества.
Мне стало его жаль.
– Вы все еще можете получить разрешение. За работы по безынерциальному приводу. Не вернет ли это вам жену?
– Не знаю… Сомневаюсь. Два года миновало. В любом случае, никогда не угадаешь, куда склонится Коллегия. В тот раз я тоже полагал, что получу разрешение.
– Вы не будете против того, чтобы я осмотрел ваши руки?
Он уставился на меня.
– Что-что?
– Я хотел бы осмотреть ваши руки.
– Очень странная просьба. Зачем?
– Весьма вероятно, что убийца Синклера вчера повредил себе руку. Я хотел бы напомнить вам, что действую от имени полиции ООН. Если вы пострадали от косвенных эффектов возможного межзвездного двигателя, который мог бы использоваться для колонизации планет, то скрываете улики в деле… – я остановился, потому что Петерфи встал и начал стягивать рубашку.
Вид у него был невеселый, но он хорошо держался. Руки его на вид были в полном порядке. Я провел ладонями по обеим рукам, согнул суставы, ощупал костяшки. А воображаемыми пальцами провел по костям под плотью.
В трех дюймах ниже плечевого сустава кость выглядела узловатой. Я прощупал мышцы и сухожилия…
– Ваша правая рука трансплантирована, – сказал я. – Это произошло, должно быть, месяцев шесть назад.
Он раздраженно мотнул головой.
– Знаете ли, такие же шрамы появились бы от того, что мне пришили мою же собственную руку.
– Так вот что произошло?
Гнев сделал его речь более четкой.
– Да. Я проводил один эксперимент. Произошел взрыв. Руку почти оторвало. Я наложил жгут и забрался в автодок до того, как потерял сознание.
– Можете ли вы это доказать?
– Сомневаюсь. Я никому не рассказывал об этом происшествии, а записей автодок не ведет. В любом случае, полагаю, что это вы должны что-то доказывать.
– Угу.
Петерфи натянул рубашку обратно.
– С этим вопросом все? Я глубоко сожалею о смерти Рэя Синклера, но не вижу ее взаимосвязи с моей собственной глупостью шестимесячной давности.
Я тоже не видел. Мы ушли.
И снова в машину. Было семнадцать двадцать; на пути к местожительству Полины Уртиель мы успели бы подзакусить.
– Думаю, это был трансплантат, – сказал я Вальпредо. – И он не хотел в этом признаться. Должно быть, он обращался к органлеггеру.
– Почему бы он так поступил? Получить из общественных банков органов руку не так уж сложно.
Я обмозговал это.
– Вы правы. Но при нормальной пересадке останется запись. Что ж, это могло произойти и так, как он рассказал.
– Н-да.
– А как вам такая идея? Он проводил какой-то неразрешенный эксперимент. Что-то, могущее нанести вред городу. Или даже какие-то опыты с излучением. Он получил радиационный ожог руки. Если б он обратился в общественные банки органов, его бы арестовали.
– Тоже подходит. А мы могли бы это доказать?
– Не знаю. Хотелось бы. Он мог бы нам сообщить, как найти тех, с кем он имел дело. Немного покопаемся. Может, сможем выяснить, чем он занимался шесть месяцев назад.
Полина Уртиель открыла дверь в ту же секунду, как мы позвонили.
– Привет! Я сама только что вошла. Хотите что-нибудь выпить?
Мы отказались. Она провела нас в небольшую квартирку, где немалая часть мебели складывалась и уходила в потолок. В настоящий момент имелись диван и кофейный столик; прочее существовало в виде контуров на потолке. От вида за пейзажным окном кружилась голова. Уртиель жила у верхушки Иглы Линдстеттера, на триста этажей выше мужа.
Она была высокой и изящной. Черты ее лица для мужчины выглядели бы женственными. Для женщины же оно несло след мужественности. Высокая грудь – то ли из плоти, то ли из пластика – в любом случае была пересажена хирургически.
Закончив смешивать для себя изрядную порцию коктейля, Уртиель присоеди-нилась к нам на диване. Начались вопросы.
Представляет ли она, кто мог хотеть смерти Рэймонда Синклера?
– Не очень. А как он умер?
– Кто-то проломил ему череп кочергой, – пояснил Вальпредо.
Раз он решил не упоминать генератор, я тоже не буду.
– Как оригинально, – ее контральто приобрело едкий тон. – И, полагаю, его собственной кочергой. С его собственного каминного набора. Вам надо поискать приверженца традиций.
Она пристально разглядывала нас поверх края своего стакана. Веки ее больших глаз украшала полупостоянная татуировка в виде пары вьющихся флагов ООН.
– Но от этого будет мало толку, не так ли? Поищите, кто работал с ним над его последним проектом, что бы это собой ни представляло.
Это звучало так же, как слова Петерфи, подумал я. А Вальпредо спросил:
– А у него обязательно должен был быть соавтор?
– Вначале он обычно работает один. Но где-то по ходу дела он привлекает людей, чтобы разобраться, как сделать аппаратуру и изготовить ее. Он никогда не делал что-то вещественное сам. Все представляло собой лишь нечто в компьютерной памяти. Для воплощения этого был нужен кто-то еще. И он никогда не делил авторства.
Выходит, его гипотетический соавтор мог обнаружить, сколь мало будет оценена его работа, и тогда… Но Уртиель покачала головой.
