Все четыре сестры прожили долго, но я на всю жизнь запомнил их холодность и отчужденность. Они никогда ни в чем не помогали друг другу. Не навещали друг друга, хотя Авдотья и Анна жили в десяти минутах ходьбы. Характерным для них всех был холодный практицизм. Никакой душевности. И две маски - либо плаксивость, либо воинственность.
Второе поколение, как яблочко от яблони, недалеко ушло.
Зинаида, старшая дочь Екатерины Рябовой, еще девочкой ткнула вилкой в глаз своего брата. Он так и остался кривым. В армию его все-таки взяли и он погиб на фронте. Зинаида выла, узнав об этом. Тем более, что воевал и ее муж. На третий год войны, когда голод и нищета дошли до крайности, Зинаиде повезло, она устроилась на кухню в госпиталь. Отъелась и стала хвастать своими романами с пленными немцами. Верила в наше поражение. Как и мать.
Перед самой войной Екатерина Рябова учила Зинаиду: "Мужик нужен только для того, чтобы сумки в дом таскать, а на остальное насрать!" Старший сын Зинаиды рассказывал мне, что он слышал как бабушка учила маму умертвить его полуторагодовалого братишку - скормить ему паука или раздавить яичко, потому что есть в доме нечего.
Третье поколение началось с меня. Но я не столько первый, сколько ничей. Сирота при живых родителях. Ходил то к одним, то к другим. Отца забрали на дорожные работы, он так и не вернулся обратно, а мать, я и сестра еле перебивались с хлеба на воду.
Мне 9 лет. Я отдал одному парню коньки за два стакана крупы. Мать обрадовалась, велела никому не говорить о "сделке" и сварила тот час же кашу. Кашу мы съели, но тут пришли родители парня, стали требовать назад крупу. Скандал, да поздно.
Сестры жили тем, что шили ватные одеяла и продавали их на рынке. Они хотели пристроить к делу и мою мать, но она так и не стала трудиться. А выживать было надо. На рынке я видел как ходко идут картинки, писаные масляными красками. Я стал делать такие же, но на круглых камушках. И даже продал три таких пейзажа, но по школе разнесся слух, что я, третьеклассник, торгую на рынке.
В надежде на заработок я послал свои стихи в газету. Наивно? Сейчас кажется, что да, наивно, а тогда? Как обрадовалась мать, когда отыскалась затерянная детская копилка! Целых 36 копеек дала мне мать и послала в булочную. А назавтра вся школа смеялась надо мной за эти 36 копеек копейками.
Чтобы не умереть с голода, нужен был метод. Умереть с голода - это не слова, это реальность. Мать уже страдала водянкой, ноги ее и руки были громадных размеров. Вот одеяла - это метод, рисование на камушках - метод, писание стихов - метод.
Нужно было выбрать правильный.
Я заметил, что выше всего в цене на рынке - инструменты. Взял инструменты отца, цены я знал и хорошо их продал. Мать обрадовалась, но велела продать не какие-то "ржавые железки", а столовые приборы. Она была очень удивлена, когда я вернулся ни с чем. Инструментами я стал торговать постоянно, скупал у кого-то, перепродавал, собирал у родственников. Екатерина Рябова и Плошкина Анна стали использовать меня и мой лоток на рынке, чтобы сбывать краденое мужем Анны из столовой - селедку, хлеб.
Спасло нас то, что я все-таки уговорил мать пойти работать в столовую к мужу Анны Плошкиной. Пускай по блату, но выжили.
В 1946 году ее уволили и нам стало совсем худо. Я додумался как обманывать продавцов комиссионных продовольственных магазинов, стал приносить домой конфеты, булки. Мать заподозрила меня в воровстве, но когда я ей все рассказал, то напросилась в соучастницы. В конце концов ее поймали, отвели в милицию. Она все рассказала. Но начальник ее отпустил, может быть потому, что думал, что в нашей шайке и его сын, с которым я учился в одной школе.
Не стану говорить всего, что мне пришлось испытать, как я бросил школу, воровал, но когда мать получила комнату в другом районе, то я по поддельным документам снова начал учиться. С вами.
Я не просто так это вспоминаю, я хочу, чтобы вы, Леня и Илья поняли, почему я прошу не сообщать никому о моей смерти, а похоронить меня и помнить обо мне. Кстати, год моего рождения прост
Я ИГРУШКА,
не та, что рядом с подушкой,
закрыты глаза смиренно,
а та, что висит в машине,
мчащейся в бешеной сини
ВРЕМЕНИ.
Я ПРИНЦЕССА,
не та, что родом из детства
и сказочных треволнений,
а та, что прямой наследник
короны и скипетра
ПОСТЕЛИ.
Я ПОДАРОК,
не тот, что приносят даром
на свадьбу и на рожденье,
а тот, что в турнирной битве
отыгрывает победитель
СМЕРТИ.
Читая эти стихи Севы, Леонид подумал, что голод и смерть тенью ходили за его другом. Андреев блестяще окончил химический факультет МГУ и поступил в аспирантуру. Темой его кандидатской были болеутоляющие средства, а можно сказать и наркотики, к которым нет привыкания. Случилось так, что он был близок к решению задачи, но получил пока промежуточный вариант лекарства. В это время у жены его научного руководителя, профессора, обнаружили рак. Неоперабельный. Профессор попросил Севу сделать опытную партию наркотика, дал специальное разрешение и необходимое сырье. Сева сделал и не только для жены профессора.
Это был, наверное, самый счастливый период в его жизни. Сева взахлеб утолял свою жажду сытого, обеспеченного существования. Кутил по ресторанам, завел себе чуть ли не гарем, дарил любовницам норковые шубы, сам приоделся.
Жена профессора умерла и Севу взяли, может быть, по доносу самого профессора. Во всяком случае, профессор в деле не фигурировал. Севе дали восемь лет. Он отсидел и вернулся другим человеком. Чахотка сожгла его через год после освобождения.
На похоронах говорили, что умер талантливый ученый, одаренный поэт. Так, наверное, и есть. Леонид представил себе, кем бы стал Сева при его опыте и способностях настоящего предпринимателя. Да еще с наркотиком... Горько все это...
День Международного праздника трудящихся клонился к вечеру, и в информационных программах появились репортажи о первомайской демонстрации. Леонид ожидал увидеть знакомые по детским воспоминаниям знамена и транспаранты. Отец нес его на плечах и кричал ему снизу: "Видишь?! Скажи, видишь?.. Ну. вон же он, Иосиф Виссарионович, посредине трибуны, в фуражке..."
Однако показывали не Красную площадь, а площадь Гагарина. По Ленинскому проспекту шла толпа. Она двигалась к ряду милиционеров и одетых в бронежилеты и каски со щитами в руках. Проспект перегорожен грузовиками. Дальше шло вперемежку, несвязно и все страшнее с каждым кадром. Кидают камни... Размахивают сумками, бьют по щитам, по каскам... Разбитые стекла, разбитые в кровь лица... Горящая машина... Такое впечатление, что оператору легче пробраться в толпу, чем вооруженным дубинками милиционерам... Вот они захватили грузовик, разгоняют его задом, как таран... Раздавленное тело, кровь, дым, крики...
