— Ложись, козел!
Костя бухнулся рядом с ним, больно ударившись локтем правой руки. Оказалось, что он все-таки добежал, не помня как, до Игоря. И эта фрагментарность восприятия сыграла с ним добрую шутку, потому что он просто не понял, что убил человека.
— Бей по ближайшим окнам! — крикнул Игорь, — и держи дверь, а сам куда-то пропал.
Костя остался один. Он понянчил руку, а потом дал две короткие очереди (как его учил Сарайкин), по окнам и стал ждать, что же произойдет дальше. А дальше двери внезапно распахнулись и из здания выскочили несколько человек и пересекли дорогу. Все произошло так быстро, что Костя не успел среагировать. Он принялся клясть и ругать себя, полагая, что погубил все дело. Потом там, куда они побежали, грохнула граната и сразу еще одна и еще. И повинуясь какому-то странному велению, Костя сделал еще две очереди по две пули вдоль улицы, туда, куда по его представлению убежали люди, и тут у него кончились патроны в рожке. Выстрелы его считать никто не учил. А оказывается надо — надо считать каждую пулю. Он ловко перезарядил автомат, клацнул затвором и услышал, как издали ругается Игорь:
— Мать твою!.. Чего ты там валяешься?! Уходим!
И только тогда сообразил, что ни черта не соображает в тактике боя. Ему стало стыдно, как бывает стыдно за явный промах. Он вскочил и побежал к своим. В него никто не стрелял. Это-то и было обидно. Хотя бы пальнули для приличия, мечтал он, подбегая к фургону.
Они уже сидели внутри. Игорь даже задрал ноги и во всю травил байки, а Елизавета вцепилась в него, как преданная кошка, и глядела, как показалось Косте, во все свои прекрасные черные-черные глаза. Игорь обнимал ее правой рукой, а левой — отчаянно жестикулировал. Естественно, байки касались войны.
— Ты где шляешься? — с усмешкой осведомился он. — Услышал гранаты — уходи. Чего ждать?
— Я не понял… — признался Костя и покраснел.
Он всегда краснел, когда попадал впросак. Девушкам, как ни странно, это нравилось, поэтому в женской среде телестудии его считали не особенно настойчивым и неагрессивным.
— А когда поймешь, поздно будет. Впрочем, за того мужика тебе отдельное большое спасибо. Они ж мне не давали башки поднять, а он как раз на меня вышел, я бы не успел.
Сашка завел машину, и они выехали на Университетскую, а Костя включил радио:
— О! — воскликнул Сашка, — Заработало! О! Киев взяли!
— Кто, наши?! — оживился Игорь и даже отстранил Елизавету, которая мурлыкала на его широкой груди.
— Если бы! А то поляки — вошли! — непонятно почему хихикнул Сашка.
Плакать надо, подумал Костя.
— Сдали Киев. Боятся, что мы возьмем, — резюмировал Игорь.
— О-о… — снова послушал Сашка. — Протекторат объявили.
— А что такое протекторат? — спросил Игорь.
— Это когда слабая страна, формально сохраняя некоторую самостоятельность во внутренних делах, фактически подчинена более сильной стране, — объяснила Елизавета.
У Кости даже зашевелились уши. Он так и хотел бросить удивленный взгляд на Завету, но сдержался. Много чести, подумал он, ну их этих красавиц, а если они умные, то это вообще черти что!
— Ого! — тоже удивился Игорь то ли тому, что его подружка такая начитанная, то ли тому, что объявили протекторат. — Это значит, пожертвовали властью, ради политики. Какой-то сплошной украинский гамбит.
— Ну все, — сказал Костя, — сбылось пророчество Кейси.
— Какой пророчество? — спросил Сашка.
— Кончилась Украина на двадцатом годе, — резюмировал Костя.
— Все не так, — пояснил Игорь, — украинская армия не хочет обслуживать продажную верхушку наци, поэтому и 'попросили' поляков, а армию разоружают. О! Братья-грузины батальон прислали.
— Ага… и венгры полезли… о и словаки зашевелились… — комментировал Сашка звуки из приемника. — Молдавия заикнулась о каких-то землях… как о собственности. Румыния проводит паспортизацию населения прилегающих территорий. Поляки вспомнили резню в Волыни в тысячу девятьсот сорок третьем году. Говорят, что УПА вырезала сто тысяч поляков.
— Ха-ха, — коротко произнес Игорь Божко.
— Зря смеешься, — сказала Завета.
— Почему?
— А вот еще… — оживился Сашка, — Украина — это польское слово и означает 'восточные пограничные земли'.
— Кто сказал?
— Радио. А вот еще, — Сашка покрутил настройку. — Аналитики ЕС считают, что Украина — важнейший вопрос национальной безопасности США.
— К бабке ходить не надо. И так все ясно! — в горячности заявил Игорь.
Костя заметил, что Елизавета даже немного обиделась на невнимательного Игоря. Плюсик мне, подумал Костя и подмигнул ей в зеркало заднего обзора. К его удивлению, она ему тоже моргнула без всякой заминки.
— Доктрина у них, пояс хотят создать 'Петля анаконды', — сказал Сашка. — Румыния претендует на Бесарабию, а Турция на Крым.
— Слетаются, как на падаль, — сказал Игорь, вспомнив наконец о Елизавете и усаживая ее к себе на колени.
Больше Костя на них не смотрел. Они ехали молча. Сашка Тулупов крутил приемник, а он, Костя, усиленно делал вид, что занят дорогой, хотя ему очень и очень хотелось взглянуть, что делается позади него.
***
Сабуров считался персоной нон-гранта. Въезд на территорию Украины ему запретили лет пять назад после серии репортажей из Севастополя. Кроме этого ему вменили сопротивление при задержании, якобы за разбитый полицейскому нос. На самом деле, его арестовали в гостинице — прямо на спящего надели наручники и увели в трусах. В изоляторе ему выдали засаленную до нельзя гимнастерку времен отечественной войны и рваные галифе, ходил он в старых шлепанцах на веревках. Естественно, брился он нерегулярно и кое-как. Поэтому вид у него уже через месяц был самый что ни на есть бомжовый — немытый, нечесаный и небритый. В баню, конечно, его не водили. Оставался только кран в камере, под которым он, кстати, и постирал гимнастерку. Все прелести превентивного заключения.
Украинские власти долго решали, что с ним делать. Посадить нельзя, потому что он ничего уголовного не совершил, отпустить просто так — значило признать слабости 'оранжевой' власти. Его прятали от журналистов, долго возили из тюрьмы в тюрьму. Как он потом узнал, мороча СМИ и дипломатам головы, объясняя, что такой-то никогда не въезжал на Украину или, наоборот, выехал, а мы знать ничего не знаем. Однажды в Ровенской тюрьме они все-таки ошиблись — сунули его, как обычно, не в одиночку, а в общую камеру. К этому времени Костя чувствовал себя в пенитенциарном заведении бывалым зеком, да и вид человека, явно вкусившего все прелести сидки, которому никто никогда ничего не передавал, но который не опустился, не пал духом, не ныл, не скули и ничего ни у кого не просил, внушало невольное уважение. А когда узнали, что он, вообще говоря, московский журналист и пострадал за ту же самую пресловутую свободу, которую очень и очень усердно навязывал Запад, и сидит без суда и следствия уже восемь месяцев, произвело на людей самое сильное впечатление. Человек, который первым вышел из камеры на свободу, позвонил по номеру, который дал ему Костя, и в Москве узнали, где его искать. Полиция, правда, спохватилась, перевела его в одиночку, но было поздно. Его еще две недели возили по этапам. Он успел побывать в Чернигове и Львове, но за эти две недели были задействованы такие силы, против которых 'оранжевая' украинская власть пресмыкалась, как собака перед палкой. В прессе писали: 'Германский канцлер, напомнила новоиспеченному украинскому президенту о том, что политика препятствования свободе слова и прессы противоречит соглашению об ассоциации между Украиной и ЕС'. Ну и много чего такого. В итоге, его постригли под ноль, побрили, сводили в баню и дали одежду с чужого плеча. Выдали даже пачку сигарет, правда, Костя не курил, зато обменял ее на два стакана крепкого чая с ложкой черничного варения.
