Асессор спросил, не пытался ли он потребовать объяснений, настоять на том, чтобы его связали с соотечественниками. Тощий ответил, что его родного языка там никто не знал. А он с трудом понимал краткие вопросы и команды на тамошнем языке и с еще большим трудом на них отвечал. (В анкетах Осипа Лущи значилось, что он владеет тремя языками, - асессор об этом помнил.) К концу пребывания в больнице он едва-едва научился составлять простейшие фразы. Какие уж тут протесты! Читать и писать его там не учили. Но ухаживали за ним очень внимательно, кормили хорошо, поддерживали чистоту. Даже водили гулять, - правда, во дворик, обнесенный глухой стеной. Словом, обращались, как с ценным, но бессловесным подопытным животным. Асессор попросил повторить несколько фраз из освоенных в больнице. Тощий повторил. Это был африкаанс - язык белых господ Южной Африки. Асессор попросил правильно написать их. Тощий не сумел это сделать. "Мне очень трудно писать, - сказал он. - Стоит взять карандаш в руки - все слова будто разбегаются из головы". Печатать на машинке с тех пор не пробовал. Не имел случая. Но на родном языке и по-здешнему говорит свободно. И свободно думает и читает.
На вопрос, было ли там зеркало, в котором он мог заметить изменения в своем внешнем облике, тощий ответил, что зеркала не было, но его внешний вид оставался прежним. Это особая тема. Без просьб и довольно точно описал свой прежний облик. Рассказал, как его учили плести сеточки, полировать шары и лепить геометрические фигурки из чего-то похожего на пластилин, но более вязкого и тугого.
Что ж, пока следовало счесть наиболее здравым предположение О'Ши. Но не слишком в него верить, потому что это означало бы уверовать в то, что он, асессор, победил "прилипалу". А до победы далеко. По описанию тощего, лагерь группы был именно там, где его искали и где побывал асессор. И сначала надо организовать раскопки, разгрести каменное крошево и добыть транспортер. Если транспортер будет найден, существование "Гласа господня" можно будет считать практически доказанным, а дальнейшее в этом направлении - уже вне компетенции асессора. В этом переулочке вдали забрезжил свет. Того же надо добиваться и в остальных.
- Как вы думаете: вы один остались в живых там, в Африке, или кто-то из ваших товарищей тоже остался жив и находился в том же заведении, что и вы? - спросил асессор.
- По-моему, все остальные погибли, - ответил тощий.
- Почему вы так думаете? Вы это видели?
Тощий заколебался.
- Нет, я этого не видел. Но наверное, они как-нибудь попытались бы найти меня, выручить. Я ждал помощи, но ее не было. И я решил, что все погибли.
- Но вы же не попытались их найти и выручить. А что, если они остались живы, но были еще в худшем положении, чем вы? Такая мысль вам не пришла в голову? Почему вы ждали помощи, а сами не стремились ее оказать?
- Не знаю, - ответил тощий. - Вам просто говорить! А посмотрел бы я там на вас! Поползали бы вы там на четвереньках, когда в башке гром так, что собственного воя не слышно! Много вы бы там назаботились о других?
- Резонно! - подхватил О'Ши.
Асессор покосился на него и ответил тощему:
- Я вас не осуждаю. Я проясняю картину. Вы были не в состоянии думать о других все то время, пока находились на излечении. Так?
Тощий долго рассматривал свои ладони и наконец угрюмо сказал:
- Уж вы-то не делали бы из меня сволочь!
Вроде бы честный мужик. И жаль его, но по обстоятельствам нельзя допускать, чтобы он до конца уверовал в свою правоту. А то он может тут черт знает что натворить. Особенно если Джамиля поможет. А она поможет!..
- Какую роль играл во всем этом деле доктор Ван Ваттап? - спросил асессор, резко меняя тему расспросов.
Тощий ответил, что ничего об этом не знает. За все время его пребывания в больнице там не появлялись ни Ван Ваттап, ни Нарг, ни кто-либо другой из тех, кого он видел в этом подземелье. Как совершился его переезд сюда и сколько он длился - об этом он тоже не знает. Просто он заснул в больнице, а проснулся здесь. Он может показать комнату, в которой проснулся. Это теперь комната Джамили. Он очень плохо себя чувствовал. Он уже отвык так плохо себя чувствовать, и ему стало очень тоскливо и страшно. Рядом сидел Ван Ваттап. И Ван Ваттап сказал: "Лежите спокойно. Все будет в порядке, вы скоро привыкнете, встанете, и мы найдем с вами общий язык. Поднимите правую руку". Он пошевелил рукой, и Ван Ваттап кивнул: "Вот и отлично. Значит, зеркалки нет. Я очень опасался зеркалки. Выпейте чашку бульона и отдыхайте. Тут на тумбочке лежит для вас кое-какое чтиво. Прочитайте, когда придете в себя. До свидания". Ван Ваттап вышел, а он протянул руку к тумбочке, больно ушиб пальцы, глянул на руку, а она чужая! Вот эта лопата! Откинул одеяло - и увидел не себя. Это было так нелепо, что сначала он просто удивился. А потом постепенно накатил ужас, такой ужас, что становится дурно при одном воспоминании. Он до сих пор не может спокойно войти в ту комнату. Его трясет.
Тощего передернуло, руки его беспокойно завозились, лицо перекосилось.
- Вы прочитали то, что вам оставил Ван Ваттап? - поспешно спросил асессор.
- Да. Потом. "Все будет хорошо, если вы запомните, что теперь вас зовут Уиллард Бро. Прошлое у Бро невысокого сорта, но это вполне преодолимо. При некотором усердии все будет по-прежнему, от вас потребуется только умеренное сотрудничество". Что-то в этом духе. Отпечатано на машинке.
- Эта бумага у вас сохранилась?
- Нет.
С ним очень хорошо обращались. Тоже, конечно, как с подопытным. Но не с кроликом, а герцогом. И он понял, что над ним был произведен какой-то очень важный опыт. Вначале он думал, что здесь филиал какой-то шпионской конторы, но это не так. Это лаборатория. И очень высокого класса. Лаборатория Ван Ваттапа. С помощью неизвестных Луще средств Ван Ваттап полностью изменил его внешний облик, уподобив его некоему Уилларду Бро.
- Почему именно ему?
Луща не знает. Он знает лишь, что Бро был мелким правонарушителем. Именно был, потому что Ван Ваттап всегда говорил о нем в прошедшем времени. И подчеркивал, что у нынешнего Бро нет двойника.
- Значит, Ван Ваттап впоследствии вел с вами доверительные беседы. Так ли это?
Да. Ван Ваттап работал с ним целый год, всячески убеждая заняться прежней работой, но только под именем Бро. Ван Ваттап обещал всяческую помощь и содействие, был внимателен, мягок и настойчив. И преображенный Луща сдавался. Начинались опыты, трудные и болезненные опыты, потому что он по-прежнему не мог писать, не мог обращаться с приборами. Ему давались лишь грубые, неточные движения. Когда он пытался попасть указательным пальцем в трехсантиметровый кружок, казалось, невидимые силачи отдергивали руку в сторону, он обливался потом, выл от натуги и головной боли. И промахивался. Нарастало отчаяние. И вдруг Ван Ваттап произносил что-то такое равнодушное, потустороннее. И вспыхивала ненависть, жгучая ненависть к нему, к его науке, мыслям, образу жизни, ленивой грации крупного хищника, уверенного в успехе. Отчаяние и ненависть порождали слепой бунт. Бунт длился неделю, две, и становилось ясно, что он безнадежен и глуп. И все начиналось сначала.
