Освободить рабов он, увы, не мог, хотя и полагал их излишеством. Придётся им подождать до утра: утром он наденет плащ Аргхада, получит его новую кумангу и наведёт здесь порядок... Конечно, не его это дело, но он чувствовал себя виноватым перед малышом, которому предстоял суд орденского трибунала, и он решил хоть немного смягчить грядущий приговор. За профнепригодность Аргхада могут разве что разжаловать в послушники, но вот если его обвинят в злорадстве... Решено: завтра Илья этих недоделанных дочистит. И, надо полагать, не только этих.
Всё-таки, орден переоценил свои силы: в Чистильщики уже лезет всякая немочь. Ведь знают, что их ждёт впереди, не могут не знать! А всё равно лезут...
Затем Аргхад вывел Илью из подвалов наверх, в бельэтаж, где поднятый пинками домашний лекарь (лучший в городе, разумеется, и тоже недочисток) остановил кровь и обработал ранки целебными мазями, моментально успокоившими боль. Но не удовлетворился этим, раздел Илью до пояса (Илья вспомнил о патронах, ухватил левой рукой камзол и держал, не выпуская), уложил на диван и быстро, ловко, методично, почти не причиняя боли, занялся его синяками и ссадинами, промывая, смазывая, обкладывая компрессами. Наконец, накрыл Илью одеялом, сказал: "Двадцать минут покоя", - и исчез.
Аргхад между тем носился по всему дому, поминутно оказываясь рядом и заглядывая в глаза. Казалось, он будил пинками все комнаты на всех трёх этажах своей резиденции, как только что разбудил лекаря. Илья то хмурился, то усмехался, но любое выражение на его лице (неважно - одобрения или, наоборот, неудовольствия) лишь подстёгивало усердную суету Аргхада. В конце концов, Илья просто закрыл глаза и расслабился, полупогружаясь в полусон, помимо воли наслаждаясь уютной какофонией звуков и запахов.
...Гудели каминные трубы; аппетитно скворчало и попыхивало внизу на кухне; зазывно звенели столовое серебро и хрусталь; журчала вода (прозрачная даже на слух); прохладно шелестели шелка и глухо бухали взбиваемые перины; с лёгким быстрым беспорядочно-множественным топотком босых ног вползали откуда-то тревожаще-нежные благоухания. "Не спать! Не спать! Не спать!" - приказывал себе Илья и сам себя убаюкивал монотонным повтором.
И почти уже видел во сне Неллечку Дутову, мать-одиночку, её однокомнатную квартирку в блочной пятиэтажке, где в единственной комнате ровно сопит Неллечкино пятнадцатилетнее чадо, пуская слюни на смятую щекой двенадцатую страницу Корана (сорок рублей на чёрном рынке), а Неллечка, забыв о кипящем чайнике, в сто двадцать пятый, наверное, раз вспоминает тот день, когда они с Ильёй познакомились. Десять (Боже мой, почти уже одиннадцать!) лет назад; значит, в августе у них был День Роз, а вот с Толиком они едва догрызлись до деревянной, и спасибо хоть квартиру не отобрал. Да, это случилось именно в августе - Илья, как и теперь, вернулся из командировки и, сдавая отчёт в бухгалтерию треста, впервые обратил внимание на секретаршу-машинистку с коровьими, как он тогда же выразился, глазами. Но это оказалось ничуть не обидно, потому что Неллечка знала, что глаза у коров добрые, и поняла, что Илья имеет в виду именно это. Как много, оказывается, произошло в тот единственный день! Какой-то кинофильм в "Нефтянике" (они зашли со скандалом в середине сеанса и вышли, не досмотрев, а что смотрели, не помнят); и закат над палаточным городком, которого Неллечка никогда раньше не замечала; и ресторан "Белые ночи", где был, как назло, рыбный день; и несостоявшаяся драка с её записным ухажёром (Неллечка до сих пор не понимает, что с ним произошло: он и теперь, десять лет спустя, какой-то пришибленный); и ночь в гараже сослуживца, на откидных сиденьях "жигулей", с глупыми страхами задохнуться, как это, говорят, не раз бывало с другими...
- А где ж тогда было чадо? - спросил Илья в сто двадцать пятый раз.
- А Сержик был в квартире, с бабушкой, потому и гараж, - в сто двадцать пятый раз ответила Неллечка и поскучнела. - У него опять двойка по географии, ты бы с ним позанимался.
- Я никогда не знал географии, - соврал Илья. - И вообще, мне до сих пор иногда снится, что Земля плоская.
- Почему? - равнодушно удивилась Неллечка.
- Наверное, потому, что так удобнее.
- Да. Так удобнее... - согласилась она, имея в виду вовсе не географию.
Илья ждал, что теперь она заговорит о садовом участке, о том, что пора бы уже привезти навоз и неплохо бы огородить, но она не заговорила.
Она встала, выключила, наконец, плитку и заварила чай в термосе - а всё остальное было уже готово, и машина ждала их возле подъезда. Инженеру Тенину оказалось проще купить машину, чем получить квартиру, - и лучше всё-таки так, чем совать пятёрку комендантше общежития и заранее договариваться с соседями по комнате. Брак на колёсах. День Роз. Странно, почему она за него держится, и ещё более странно, почему она не настаивает на официальном браке, раз уж так за него держится, но она молодец, что не настаивает. А про садовый участок - это они хорошо придумали: можно будет поставить домик. С мансардой, и получится две комнаты. Это дело надо как следует обмозговать. Он подхватил сумку, вышел на лестничную площадку и, пока Неллечка бесшумно запирала квартиру, он в который уже раз за последние два года пообещал себе как следует обмозговать это дело.
А потом оказалось, что уже приготовлена горячая ванна, уже внесена в бельэтаж, и юные пухлые феи, исходящие жарким сиянием неги и наготы, уже раздели его, уже погрузили в невесомую (даже на ощупь прозрачную) воду, укрытую хлопьями пара и клубами пены. Счастливый и гордый Аргхад суетился меж фей и то поодиночке, то всех сразу демонстрировал, предлагал, дарил их своему повелителю. Он поворачивал их так и эдак, значительным шёпотом называя их имена и имена их родителей... В какой-то момент, полупроснувшись, Илья пересчитал Аргхадовых наложниц и удивился, что их всего четверо. "Почему-то всегда кажется, что их гораздо больше..." подумал он, опять разнеженно прижмурясь и уже осознанно отдавая почти отмытое тело во власть ласковых феиных рук. А потом с интересом отметил, что из всех четверых Аргхад особенно выделял (для себя выделял, а от Ильи неуклюже и виновато прятал) одну - не самую красивую, но самую ласковую, имя которой Илья, наконец, расслышал: Рогхана. И окончательно проснулся, едва до него дошло, что это дочь бургомистра.
Согнав с лица разнеженность, Илья решительно полез вон из ванны. Его поспешно окатили тёплой водой и подсунули коврик. Отряхнувшись, как пёс от ушата помоев, он принял (вырвал) из рук самой ласковой феи полотенце, обмотал чресла и, брезгливо зыркнув на малыша, успел выхватить из груды уносимой одежды свой изодранный грязный камзол. С патронами в левом кармане и затвором - в правом. Выгреб и то, и другое, сунул, почти не глядя, Аргхаду и приказал:
