Василий Головачев - Реквием машине времени

Шахматы выстраивали длинными белыми и черными рядами. Вели строй на строй, стреляли по ним из рогаток, швыряли увесистые «копья» с толстыми иголками или гвоздиками на конце, иногда рубили перочинными ножиками и даже поджигали вместе с какой-нибудь «крепостью». Из-за такого варварского обращения деревянные фигурки частенько выбывали из строя. Тогда проводилась «мобилизация» — шахматы и поодиночке, и целыми комплектами уходили на войну из родительских квартир, из школ и из других, порою самых неожиданных мест. Как и на любой войне, тут были герои — фигурки, которые прошли невредимыми через множество жестоких побоищ. Мальчишки к ним привязывались, как к живым, одушевляли — это были Чапаевы, Спартаки, Д'Артаньяны, бароны Мюнхгаузены и Незнайки…

Однажды Гришка нашел на свалке ржавый армейский штык. И вот этим-то штыком, очистив его от ржавчины и наточив, провел вместе со своим дружком Сашкой Мозгуновым грандиозное сражение.

Черная и белая армии, выстроенные друг против друга, смотрелись внушительно. Главнокомандующим черных был Сашка, белых — Гришка. На генеральную битву, которую они раньше никогда не проводили, армии вышли в полном составе — в каждой до полутысячи «воинов». Накануне битвы друзья очень удачно провели «мобилизацию» в шахматном клубе, и списочный состав воинства был грандиозным — деревянные взводы, роты, полки занимали почти всю лесную поляну полезной площадью метров в двадцать, И вот войска, используя «складки местности», двинулись друг на друга…

Рубили по очереди и поначалу осторожно, стараясь не очень уродовать фигурки — доставались они не просто и, понятное дело, не без риска. Но есть упоение в бою — и «полководцы» не заметили, как вместо того, чтобы просто сбить вражеского солдата с ног, стали пытаться оставить на нем заметную зарубину. Дальше — больше. Появились разломанные пополам пешки, кони с отсеченными носами и даже расколотые, как полено, страшным ударом сверху ладьи. Часа через три черные, то бишь Сашка, стали заметно теснить противника. На поле брани «убитые» лежали уже целыми полками, а Гришка отступал со своими уцелевшими полками и никак не мог сдержать не в меру развоевавшегося Сашку. Вот тогда-то это и произошло — в азарте Сашка сам не заметил, как надколол, словно топором, всеми любимого и всеми оберегаемого бесстрашного Незнайку, а вторым ударом разрубил его на четыре части.

Мальчики схватились, Гришка по-быстрому обратил Сашку в бегство, а сам бережно собрал обломки изуродованной пешки и немножко поплакал над ними, в чем не стыдится признаваться и спустя много лет… Впрочем, признавался не каждому — сейчас его сын Валерка тоже пятиклассник, а ему рассказать об этом как-то неудобно. Валерка и книжек не любит. Если сам Григорий к пятому классу читал уже все подряд, то Валерка к тому же возрасту одолел, кроме учебников, только «Пленников Барсова ущелья», и никакими силами родители не могли заставить его прочитать еще что-либо. Но, видимо, есть какая-то исключительная тайна, раз сынишка, презрев телевизор, смог одолеть объемистую книгу, да еще и дружку Гоше порекомендовал.

Телевизор заменяет Валерке все. Правда, и книг отцовского детства у него нет. Григорий мечтает, чтобы те замечательные книги, которые он сам читал в эпоху отсутствия телевизоров, в том числе и книги про Незнайку, сын мог свободно взять в библиотеке или купить в магазине, и прочитать их именно сейчас, когда они ему необходимы, а не в следующей пятилетке. Потом будет поздно, Валерке понадобятся другие книги. Вместо них он смотрит телевизор или играет в «войну». Кстати, играет тоже шахматными фигурами, что Григория не перестает удивлять, ведь он о тех своих шахматных «баталиях» ничего не говорил сыну. Более того, за такие игры нещадно его гоняет и будет совсем антипедагогично, если сынок узнает, какие битвы устраивал в таком же возрасте его строгий папаша. Но Григорий ничем не рискует: если Валерка и прочитает когда-нибудь эту повесть, то очень нескоро…

С Сашкой, изрубившим в куски пешку, Григорий помирился после обеда. И они решили увековечить память геройски погибшего Незнайки — написать о нем роман.

Идею романа подал Гришка. Несколько неожиданный замысел объяснялся просто — в то время он безнадежно влюбился в Лину Грибачевскую из соседнего класса и даже писал ей стихи.

Правда, Лина по молодости лет творческого порыва не оценила, но мальчишки от стихов были в восторге, и Григорий в своих способностях был уверен. Сашка стихов не писал, но тем не менее за роман взялся без колебаний.

Они вооружились ручками, чернильницами и — к изумлению родителей — в самый разгар летних каникул начали ежедневно исписывать лист заглистом ученические тетрадки. Ревниво следили друг за другом, оценивали качество работы. Радовались количеству написанного, не очень интересуясь содержанием. Они играли, сами того не подозревая, в престижную взрослую игру. Игра эта им, понятное дело, через неделю наскучила. «Роман» остался незавершенным…

Кстати, в том романе полет авторской фантазии занес Незнайку аж на Луну. За давностью лет автор совершенно не помнит, чем его герой там занимался, но не в этом суть. Сейчас Григория утешает мысль, что он отобрал приоритет у Николая Носова — знаменитый «Незнайка на Луне» появился позже.

Следующие шаги «в писатели» Григорий сделал спустя много лет в литературном объединении, где за два года написал десятка три научно-фантастических рассказов — больших и маленьких. В литобъединении их разобрали по косточкам. Действуя методом кнута и пряника, новоявленного автора наставили на путь истинный. В результате ему даже удалось опубликовать несколько рассказов в газетах и журналах. Но оказалось, что Григорию все же не хватает фантазии, что он не умеет выдумывать. Не то, чтобы совсем уж не умеет — вспомните его Незнайку, улетевшего на Луну раньше носовского, но вот придуманные рассказы у него не получаются. В них или «нет человека», или он «прошибает лбом пространство», или вообще скатывается на научно-популярную лекцию…

Григорий приуныл. Его утешали — когда ты пишешь о том, что видел сам, у тебя неплохо получается. Он помалкивал, не спорил. Но в душе был не согласен. Очень уж не хотелось не уметь придумывать — Григорий твердо был уверен, что если не умеешь фантазировать, то какой из тебя, к черту, писатель, если даже и можешь изобразить какую-то местность так, что другой, прочитав, ощутит себя так, словно и сам там побывал. Но вот этого-то он — увы! — и не умел, в чем все больше убеждался. И все больше отчаивался, И было от чего: у него масса фантастических задумок, идей. Он знает, о чем писать, но не может написать — в лучшем случае из-под пера выходят серенькие рассказы, написанные сухим до невозможности языком. Но если он спускал своих героев из космоса на грешную землю, то местами (где не очень врал, точнее, не очень выдумывал) получалось неплохо. К примеру, в одном рассказе Григорий просто описал нескольких знакомых. И хотя поместил он их в фантастическую ситуацию и изменил фамилии, они немедленно узнали себя в этом рассказе. Точнее, узнал один, а второму — человеку, который часто заглядывал в стакан, газету с опубликованным рассказом услужливо принесли соседи — сам он прессы не читал. Из принципа — как уверял. И если перед первым пришлось долго извиняться, то второй, наоборот, возгордился и даже поставил Григорию бутылку — благодарствую, мол, за павшую на меня славу…

Проснулся Борис Борисович Мазуров поздно: жена уже гремела на кухне посудой. Мазуров вспомнил, что вчера, в последний день старого года, они крепко поругались. Настроение сразу испортилось. Жена, видите ли, захотела ребенка на тридцать пятом году жизни… Жаль, конечно, что в свое время они так и не успели родить сына или дочь. Сперва оба учились, потом копили деньги на кооперативную квартиру, затем — на машину.

Для ребенка места не оставалось. А теперь поздно, не молодые уже…

Мазуров прошел на кухню, покосился на жену, удивился счастливому выражению ее лица (вроде и не ругались!) и, желая испортить настроение и ей, демонстративно отгородился газетой. Жена, хорошо изучившая его нрав, молча подала Мазурову завтрак и ушла в комнату. Он поверх газеты проводил ее взглядом: что-то странное показалось ему в облике жены…

Газеты Мазуров начинал читать с критики. Критику он любил, даже сам писал в газету. Совсем недавно собирал подписи под жалобой о том, что в подъезде их дома дверь сорвана с петель, а ЖЭКу до этого нет никакого дела. Но свежий номер городской газеты был праздничным — никого не критиковали, никто не оправдывался, никто не говорил со всей ответственностью о чужих недостатках. Читать было нечего, за исключением небольшой заметки о том, что сроки одачи строящегося напротив многоквартирного дома опять перенесли на месяц.