Чуя в этом спокойствии опасность, громила с подчеркнутой почтительностью ответил:
— Освободить тех двоих посланников из Корша.
Маг подошел к окну. Ружейная пальба стала заметно ближе.
— Сколько же, по-твоему, осталось на нашей стороне?
— Не могу знать, повелитель.
— Может, только мы с тобой? — усмехнулся карвасид.
— Не могу знать, — повторил Заддин, избегая подвоха.
— Не можешь, значит? Что ж, тогда я дам тебе шанс доказать свою верность. Я про того паренька из Корша. Сейчас ты пойдешь в каземат и прикончишь его.
Быть может, он сказал это лишь для того, чтобы проверить своего служаку на прочность. А тому бы сейчас отсалютовать да убраться поскорей.
Однако гвардеец, не поняв опасности, с ошарашенной искренностью произнес:
— Но стоит ли, повелитель? Там весь народ поднялся, чтобы его спасти, а…
— А когда прорвется, обнаружит его мертвым. И что дальше?
— Слушаюсь, повелитель. Если вы того желаете…
— Я желаю преданности, дубина! — рявкнул карвасид.
Найл, внутренне напрягшись, понял, что сейчас произойдет. Шар в руках Мага полыхнул слепящим сполохом. Но ударившего жгута энергии оказалось недостаточно, чтобы сразить Заддина наповал. Громила ощерился от боли; одежда на нем воспламенилась. От его вопля заложило уши.
В ту же секунду Найл направил на руку Мага энергию своего шара. Погасший карвасидов кристалл мячиком покатился по полу. Сам Маг ошеломленно уставился на залившее комнату сияние, но еще больше он изумился, увидев перед собой Найла. Что-то мелькнуло неуловимой тенью — бока. Метнувшись из своего угла, он вцепился Магу в шею — ни дать ни взять громадный кузнечик поймал насекомое поменьше. Как недавно беднягу Джелко, он одной лапищей схватил карвасида за горло, а другой развернул ему голову. Короткий звучный хруст, и зубы боки оскалились в демонической улыбке.
Дальше лучше не глядеть. Перешагнув через недвижного Заддина в тлеющей одежде, Найл прошел сквозь дверь, к которой припали ушами оба охранника. Тьфу ты: совсем забыл, что перемещаться можно с помощью мысли. Он представил свой каземат.
Когда Умайя отперла дверь, Найл сидел на краю койки. Его бил озноб: пока путешествовало сознание, с тела сползло одеяло. Он как раз пытался концентрацией поднять свою температуру, когда на лестнице послышалась поступь множества ног.
Первыми в камеру вошли Селена с Васконом. Следом за ними появился мэр Бальтигар, а дальше, на лестнице, толпилось считай что все Собрание.
Рядом с Умайей стоял ее отец, на лице у него читалось: «Прознает карвасид — он вам задаст».
Найл зачарованно ощутил у себя на губах теплый поцелуй Селены.
Васко, приобняв его за плечи, воскликнул:
— Гром и молния, да он совсем застыл!
— Как вы тут? — не зная что и сказать, спросил Бальтигар, сердечно тряся Найлу кисть обеими руками.
— Да ничего, спасибо. Прохладно только.
— А по городу прошла молва, что вас, страшно сказать, нет в живых!
Васкон уже отдавал распоряжения:
— Срочно принесите что-нибудь теплое! И еду какую-нибудь!
— Прежде всего я должен увидеть своего товарища, паука, — сказал Найл.
— Ах да, капитан Маканда, — спохватился Васкон. — Немедленно ведите нас к нему, — велел он Умайе.
Она тревожно оглянулась на отца, которого, казалось, сейчас хватит удар.
— А карвасид в курсе?
— Карвасид мертв, — произнес Найл.
Его слова услышали в коридоре, и вот уже по всей лестнице многоголосо разносится: «Карвасид мертв!», «Карвасид умер!»
К явному ужасу тюремщика, толпа не скрывала своего ликования.
— Отец, — негромко спросила девушка, — карвасид и вправду скончался?
Тот какое-то время отрешенно смотрел перед собой. И тут лицо у него побелело.
— Папа, ну ответь же! — вполголоса домогалась дочь.
Впрочем, ответом был сам потрясенный вид тюремщика.
Да, конечно. У карвасида с его тюремным ключником несомненно существовала прямая связь.
Перед тем как пойти вместе с Найлом по длинному коридору, мэр велел никому их не сопровождать: для толпы проход чересчур узок. Камера капитана, тесная и темная, была в самом конце.
Капитан уже дожидался. В эдаком карцере спина у него была прижата к потолку, а ноги согнуты под животом. Вместе с тем он уже улавливал витающее в воздухе волнение.
При виде верного товарища по странствию Найл ощутил такой прилив душевного тепла, что вот взял бы и обнял — жаль только, что паука никак нельзя заключить в объятия. Капитан, ощутив столь нежное к себе отношение, тоже растрогался и одновременно смутился: пауки непривычны к выражению подобных эмоций.
Их появление во внутреннем дворе было встречено шумным ликованием толпы — похоже, самым громким, какое когда-либо раздавалось в Стране Призраков. С дворцовых крыш взлетели всполошенные птицы. Найл отыскал глазами окно Мага (в нем горел свет), радостно подумав при этом: уж теперь-то горожане могут шуметь открыто, вволю.
Мэр с Селеной в сопровождении Найла и капитана спустились по холму и двинулись по мосту. Видно было, что восьмилапый друг, радуясь возможности поразмяться, вместе с тем смущен: он-то сам едва ли заслужил столь бурное приветствие.
— Кто-нибудь видел Тифона? — спросил Найл у Бальтигара.
Мэр покачал головой.
— Ему сейчас, наверное, стыдно показаться на люди.
— Но почему? К карвасиду он относился так же, как и все вы.
— Разве? — возвел брови Бальтигар.
Он-то, видимо, полагал, что префект будет оплакивать свержение своего хозяина.
— Я в этом абсолютно уверен. Он мне сам об этом говорил.
— В таком случае надо послать к нему кого-нибудь с приглашением на торжественный ужин.
Обернувшись к Селене, мэр стал с жаром передавать ей новости, хотя та из-за шума вряд ли толком его слышала.
Когда подходили к ратуше, воздух над ней уже с шипением чертили ракеты. Сам Найл видел фейерверк лишь однажды — когда у Доггинза взорвался весь запас пиротехники. Эти ракеты взлетали без взрывов и хлопков (здесь в городе, похоже, иначе и быть не могло); тем не менее все эти красные, зеленые, синие и желтые росчерки, фонтаны, хвосты и зигзаги наглядно свидетельствовали о праздничном настроении, охватившем решительно всех.
На подходе к банкетному залу Найл вспомнил такое, отчего впору окаменеть. Как же теперь Вайг? Ведь Маг-то умер? Или его роковой секрет знает Тифон? Следующие пять минут он лихорадочно подсчитывал, сколько дней назад брат порезался о злосчастный топор. Получается, впереди еще восемнадцать дней. Наверное, еще можно что-то предпринять, а потому незачем портить настроение себе и другим. В конце концов, праздник-то какой.
