Ольга Елисеева - Нежная королева

Многие из пришедших плакали, матери поднимали на руках младенцев, чтоб они могли увидеть и навсегда запомнить ту единственную, которая так возвысила Беот.

В первый же день похорон в Плаймаре умерло 11 человек, во второй более трехсот. Съежившиеся, подтачиваемые изнутри тленом мощи "вечной вдовы" и после смерти продолжали испускать яд.

Моровое поветрие превратило шумную беотийскую столицу в молчаливое кладбище. Двор в ужасе бежал в отдаленный пригород, отгороженный от мечущегося в лихорадке города широкой лентой реки, вниз по течению которой плыли и плыли черные вспухшие трупы умерших. Вода несла их в центральные провинции, и некому было остановить этот погребальный поток.

Там, к югу от столицы, тоже свирепствовала чума. Многие сначала шепотом, а потом в голос заговорили, что черная смерть - лишь малое наказание Божье за разрыв Дагмара с папой - наместником Господа на земле. Крестьяне готовы были взяться за вилы. Сеньоры пыталось укрыться в замках как от чумы, так и от собственных арендаторов. Поэтому, когда до Беотийской столицы долетели слухи о вторжении гранарцев, некому было поднять меч на защиту векового достояния плаймарской короны. Последние сальвские земли утекали, как песок сквозь пальцы.

Шествие чумы дивным образом остановилось лишь у границы Западной Сальвы. Ни один из ее жителей не пострадал. Люди хором приписывали чудо промыслу Божьему и служили благодарственные молебны за то, что герцогство во время отказалось от "проклятого Беота", не разделив с ним гнева Господнего.

Вместе с гранарской армией в долину Гуарх пришли ветры, словно принесенные с гор войсками лорда Босуорта на своих плащах. Весной они казались столь необычны, что в них трудно было не углядеть руку провидения, не позволившую заразе разлиться на покорившиеся гранарскому мечу земли.

Осознав себя снова владыкой герцогства и, приведя жителей к присяге, Деми поспешил передать команду д' Орсини. Он уже по уши был сыт восторгом горожан, торжественными встречами в ратушах, ликующими толпами у дорог, цветами и национальными сальвскими пирогами с розовой лососиной. Его тошнило от приветственных речей и медовых вафель с орехами, от радостных, перекошенных дурацкими улыбками лиц.

-- Симон, я больше не могу! Пойми меня. - взмолился он, разговаривая вечером в палатке с д' Орсини. - Мы здесь пьем гуархайский мед и купаемся в незабудках, девушки хватают нас за стремена, в восторге предлагая себя прямо в придорожных кустах, а Хельви там в Альбици...

Рыцарь поморщился.

-- Что ты можешь сделать? Ведь это ее приказ идти сюда. - сказал он. - Королева отказала нам в праве разделить с ней путь к папе.

-- Ты тоже просил? - удивился Харвей.

-- Конечно. - кивнул Симон. - Не мог же я оставить ее одну. Но Хельви... ты же ее знаешь. - рыцарь опустил голову. - К тому же Элиан родила.

Деми улыбнулся. Да, жена д' Орсини, незадолго до того прибывшая в столицу, разрешилась в середине февраля прекрасной горластой девочкой, которую назвала Мод, в часть покойной матери Симона. Леди Элиан уже заранее была пожалована статс-дамой и назначена кормилицей еще не рожденного королевского чада, которого ожидали с таким нетерпением.

-- У меня душа не на месте, все внутри переворачивается, когда я думаю, как она там. - признался консорт. - Я не могу дольше оставаться здесь. Я должен все видеть своими глазами и поддержать ее хотя бы издалека. Иначе никогда не прощу себе, что оставил ее одну в такой момент.

-- И на какое же безумие ты решился? - с тревогой спросил Симон. - Уж не собираешься ли ты нарушить приказ королевы? Если ты явишься в Альбици, тебе придется разделить с Хельви ее покаяние перед святым престолом, а именно этого она не хотела.

-- Я поеду под видом паломника. - упрямо мотнул головой Харвей. Меня никто не узнает.

-- Блестящая идея! - саркастически расхохотался д' Орсини. - Тебя действительно не узнают, но могут убить грабители, прогнать из каравана сами паломники, заметив твой беотийский выговор и признав еретиком-дагмарцем, могут, наконец, напасть дикие звери. Эти нищие бродяги - переносчики всякой заразы. Разве ты не боишься?

-- Нет. Я собираюсь взять несколько рыцарей, которые под видом паломников будут сопровождать меня в Альбици.

-- Тогда возьми и меня! - возмутился Симон.

-- А на кого я оставлю войска? - раздраженно возразил Харвей . - На Дерлока? Ему бы удержать в узде своих горцев, чтоб они не начали грабеж.

Деми с трудом удалось уговорить друга остаться, и через два дня маленький отряд паломников, скрыв оружие под широкими грубыми плащами и пересев с боевых коней на менее воинственно выглядевших мулов, отправился в путь.

Дорга через низкий Альбицийский хребет к теплому сердцу Милагрии заняла около недели. Они могли бы двигаться и быстрее, если б путь не был запружен другими группами странников со всех концов света, спешивших в святой город припасть к стопам папы Гильдебранта VII.

Снег еще лежал кое-где на перевалах, но в долинах уже бушевала весна, зеленый покров лугов бесстыдно сиял тысячами одуванчиковых солнц, по балкам полыхал розовый вереск. Алые цветы камнеломок дробили серые глыбы на склонах, превращая их забитые землей трещины в подобие кровоточащих ран. Вокруг не смолкал птичий гомон, и на вечернюю трапезу рыцари, сопровождавшие консорта, набирали десятки пестрых сарычевых яиц, чтоб запечь их в горячей золе костровища.

Вечером шестого дня с гребня предпоследнего холма глазам путников открылся величественный вид лежащего в долине города. Снизу уже поднимался туман, окутывая Альбици волшебной пеленой. Поэтому сверху были видны лишь тонкие шпили да позолоченные купола, на которых гасло заходящее солнце. Лес колоколен и крестов напомнил Харвею большую корабельную пристань с множеством покачивающихся над водой мачт. Не хватало только паутины снастей да поскрипывания такелажа, вместо него над долиной разливался тихий звон сотен церквей, сзывавший прихожан к вечерней. Казалось, святой город вот-вот оторвется от грешной земли и отчалит в небесные гавани.

Сердце Харвея затопил восторг. Можно ли было отказаться от всего этого из-за какого-то Гильдебранта? Как мелок и незначителен показался Деми сейчас святой бес с его честолюбивой претензией править миром перед спокойным ликом вечного города, во всем своем великолепии предстоящем перед Богом.

Утром красота папской столицы представилась консорту еще более ослепительной. Но и более суетной. Паломники спустились с гор и погрузились в неумолчный гомон огромного муравейника. На площадях толпились нищие и проститутки с грязными лицами, размалеванными краской. Из обводных каналов, в стоячей зеленоватой воде которых отражались величественные купола соборов, пахло тиной. Мраморные плиты вокруг фонтанов казались настолько загажены голубями - этими священными птицами священного города - что некуда было поставить сандалий.