них можно было только любоваться. Михеич не преминул им об этом сказать, но не удержался от воркотни – что так долго …
Мужики парились основательно, поддавая на раскаленные камни квасу, и несколько раз выходили поваляться в снегу. Грише разрешили в порядке исключения отдохнуть в предбаннике.
– Слышь, Иваныч, – нахлестывая Свиридова сказал Михеич. – Мы-то паримся всей семьей … то исть вместе, стало быть … Я постеснялся предложить … Антонина Ивановна … Гриша опять же …
– Ну, и чего? Предложил бы … Спросили бы разрешения у женщин … Хочешь, я сам спрошу …
– Стало быть, не забоишься?
– Дурак ты старый, Михеич … Нечего, нечего меня хлестать, я ведь тебе тоже полировку устрою!
– Давай! Поработай …
Отдышавшись и одевшись мужчины вернулись в дом.
– С легким паром!
Стол был накрыт, женщины сидели розовые и добрые. Аришкины косы были тщательно заплетены и на концах голубели ленточки, которые Свиридов видел в сумочке у Тони.
– Ну, мужички, за стол! Закусим, чем бог послал!
Михеич скрутил голову бутылки, разлил по лафитничкам.
Детям налили клюквенного морсу из пузатой бутыли.
– Вздрогнули!
– Со свиданьицем!
Хозяевам понравилось, как выпила гостья – спокойно, привычно.
– Ух, какой у вас хлеб духовитый! Сами печете, Мария Богдановна?
– А то как же!
– Нас теперь Степанида приучила к настоящему ржаному хлебу, так вкуснее нет ничего!
– Кушайте, кушайте! Антонина Ивановна, Анатолий Иванович! Ариша, угощай гостя!
Трапеза покатилась. Выпили и за благополучие дома, и за хозяев, и за детей.
Гришу с Аришей отправили из-за стола и они устроились в маленькой Аришиной комнате. Тоня не сидела за столом, как гостья, а помогала Марии Богдановне поднести, доложить, принести на стол.
– А картошка-то! Нет, Михеич, у тебя картошка лучше, чем у нас в столовой!
– Так ведь без химии!
– А капуста! Это ж страсть, как вкусно!
– Давай, Иваныч, под капусточку!
– Мария Богдановна, мне Михеич секрет открыл, что вы всей семьей вместе паритесь, а он нам предложить побоялся!
– Так вы городские, Анатолий Иванович, не в обиду будь сказано. У вас там это не принято.
– Я ему сказал, что ничего такого особенного в этом не вижу, и если вы не возражали бы, да Тоня не возражала бы, то почему не попариться всем вместе?
– Вы это серьезно, Анатолий Иванович?
– И с большим моим уважением к вам, Мария Богдановна. А ты, Тонечка?
– Я согласна. Там в парной так душа отдыхает, что дурное и в голову не полезет …
– Вот, смотри, Иваныч, как твоя супруга хорошо сказала – душа отдыхает. Баня – для омовения души предназначена … Мать, ты как?
– Так приезжайте – в следующий раз и попаримся … Только без детей, Арише при посторонних срамно …
– Ариша, а откуда у тебя такие старые книги?
– А это от дедушки еще. Я раньше, когда читать не умела, картинки глядела. Читать потом меня старшая сестра научила.
– Она не с вами живет?
– Нет, она замужем и живет на соцгороде. Она меня старше на девять лет, она взрослая. А у тебя есть братики-сестрички?
– Нету. Только племянники. А там что у тебя такое интересное?
– Ты не смеешься? Тебе вправду интересно?
– Почему ты сомневаешься? Мне правда интересно. Что это?
– Это … моя куколка. Только ты не смейся …
Ариша достала с полки простенькую тряпичную куклу. И по тому, как ласково и бережно она ее держала, было видно – какой любовью была окружена эта кукла.
Гриша так же бережно взял ее в руки. Это был лоскут грубой простой ткани, свернутый и связанный узелочками, с нарисованным лицом и волосами. Ариша ревниво смотрела, как мальчик разглядывал ее любимую куклу, как касался ее пальцами.
– Она живая … С ней хочется разговаривать …
– Ты вправду так думаешь? Ты не смеешься?
– Ариша, я всегда говорю правду … Ну, почти всегда. Как ее зовут?
– Катерина … Как бабушку … Это она мне эту куколку сделала. Никто больше так не умеет …
Гриша посадил куклу около книжек, расправил ей подол платья.
И вот этот простой жест окончательно успокоил Аришу, и она уже спокойно достала следующее свое богатство.
Когда Мария Богдановна заглянула к ним в комнату, Гриша и Ариша с упоением создавали наряды для картонной куклы – Гриша рисовал цветными карандашами сказочные платья, а Ариша вырезала их ножницами, и оба с удовольствием наряжали картонную красавицу.
– Анатолий Иванович, поздно уже. Оставайтесь у нас, переночуйте. Места хватит.
– Иваныч, остался бы? Мы бы с тобой еще …
– Ишь, разошелся … Оставайтесь, правда, Анатолий Иванович.
– Тонечка, оставайтесь с Гришей? А я утром за вами заеду. Извините, Мария Богдановна, не смогу остаться.
– Ты, Мария, его не уговаривай – он сейчас пойдет ночной дозор устраивать. Чего днем не успел – там ночью будет страх нагонять.
– На тебя нагонишь страху – как же, держи карман … А дела есть, Мария Богдановна, уж извините. Спасибо вам за удовольствие, за угощенье …
ЛЕВУШКА и ДИАНА ДОМА
– Тебе не кажется, что сегодня здесь скучновато?
– Это потому, что нет Свиридова.
– Да, наверное. Может, пойдем, погуляем?
– Пойдем. Но не погуляем, а …
– Ле-ва, ты меня интригуешь!
Левушка провел Дину какими-то переходами, и в конце концов они попали в длинный коридор, по одну сторону которого темнели редкие двери, а другая сторона выходила окнами на улицу. И еще эта левая стена коридора была не прямая, а ломанная, и в расширенной части коридора вдруг открывалась дверь в какую-то комнату.
– Добрый вечер. – приветливо улыбнулась им девушка в белом халатике.
– Добрый вечер!
– Добрый вечер, – ответила Дина, а Левушка уверенно открыл дверь справа, щелкнул выключателем и пропустил Дину.
– Входи, пожалуйста. Добро пожаловать!
Дина вошла в небольшую прихожую, из которой двойная стеклянная дверь вела в большую комнату.
Левушка зажег свет. Дина огляделась. Просторная комната была аскетически пуста – диван у стены, кресло у холодного камина, низенький столик да пара стульев. Оглянувшись, она увидела высокий узкий стол, напоминающий стойку, микроволновую печь, шкафчики с посудой.
– Лео …
– Да?
– Ты привел меня … к себе? Это твой … настоящий дом, да?
– Да, милая моя … Это мой настоящий дом. Это твой дом …
– Я могу посмотреть?
– Разумеется!
Левушка сел в кресло, а Дина положила сумочку на столик и стала осматриваться. Она прошла в соседнюю комнату, где на письменном столе темнел экран монитора, лежали книги и вороха бумаг, где у стены пристроилась застеленная мохнатым одеялом широкая тахта с одинокой подушкой, а на стуле лежали небрежно
