услышал - голос Масамунэ.
- Хатакэяма Ёсицугу! - крикнул тот. И повторил это имя еще дважды.
И создание рухнуло на пол, вновь превратившись в груду гниющей плоти, прошитой стеблями, кое-где надрезанными клинком Сигезанэ.
Они выбрались наружу, и никогда еще леденящий воздух подступавшей зимы не казался Сигезанэ столь сладким.
- Как тебе это удалось? - спросил он, отдышавшись.
- Там же упоминалось, что создатель не должен называть создание по имени. Иначе оно рассыплется прахом.
- Но почему случилось именно так? Создание Сайгё было другим.
- Он считал свое создание неудачным, и вероятно был прав. Тот, кто наставлял его, уверял, что те, кого он создал, были неотличимы от обычных людей. Предположим, что он не лгал и такое возможно. Но то, что получилось у нас... Похоже, что Нихонмацу был против того, чтоб его воскрешали.
- Боялся, что твоя светлость расправится с ним заново?
- Может быть. А может, он был против того, чтоб его силой удерживали на этой стороне. В этом случае я его понимаю. И не поступлю так со своим отцом.
Эндо, который не произнес ни слова, и кажется, вообще их не слушал, молча пошел побрел прочь. Сигезанэ не окликнул его.
Начал идти снег.
- И что будем делать?
- Выступать, как и было задумано. А тело Нихонмацу пусть повесят на стене замка. И пусть наши люди рассказывают, что я писал стихи его кровью. Чтоб те, кто это придумал, сами поверили. В их союзе воинов во сколько раз больше, чем у нас - в шесть, семь? И это еще если дядюшка Могами не ударит в спину. Надеюсь, матушка все же удержит своего брата. Так пусть слухи о нас бегут впереди нас.
Худое горбоносое лицо Масамунэ почти скрывается за пеленой снега.
Он не змееныш, думает Сигезанэ, он дракон. Может, пока молодой и мелкий. Но когда-нибудь поднимется ввысь, и крылья его осенят Присолнечную. И он, Сигезанэ, будет рядом, и расскажет, как все было.
Нет, как правильно.
Мимо проносится мальчик верхом на коне,
Мира простор седину его приумножит.
Время пробьет - и костям его будет под небом приют.
Следует в этом радость увидеть, быть может?
Датэ Масамунэ
4. Свиток четвертый. Медведь, волк и лиса
Ты говоришь: делай эдак,
а ты говоришь: так!
Все вы здесь ублюдки,
Мать вашу растак!
Чжан Цзунчан, "Песнь об ублюдках"
(Провинция Шаньдун, начало лета 1929 г.)
Наверное, только глубокие старики помнили время, когда в этих краях не было войны. Собственно, после падения династии Цин такое творилось по всей Поднебесной. Империю рвали на куски и терзали чужестранные державы, но в первую очередь самопровозглашенные генералы и маршалы, которые объединялись в клики и без устали сражались между собой. Особенно здесь, в провинции Шаньдун. Уж слишком лакомый был то кусок, благодатный не только климатом, благословленный лесами, горами и реками, но имевший выход к морю и обустроенный портами. Здесь были крупные города, и что особенно важно, проходила железная дорога, связывающая Китай с соседними государствами. Иными словами, кто владеет Шаньдуном, владеет Поднебесной.
Еще год назад казалось, что ситуация несколько определилась. Чжан Цзолинь, Старый маршал, глава Фэньтяньской клики, имел большие шансы захватить верховную власть, и уже называл себя генералиссимусом. А Шаньдуном управлял один из его главных полководцев, Чжан Цзунчан, по прозванию "генерал Собачье мясо".
Но внезапно все полетело вверх тормашками. К Старому маршалу подослали убийц, и он был смертельно ранен. Вину за покушение, как водится, свалили на японцев, но кто действительно был заказчиком - неизвестно. Может, Гоминьдан, остававшийся, несмотря на заключенный мирный договор, главным соперником Фэньтяньской клики. Может, коммунисты, местные или русские, с которыми Чжан Цзолинь тягался за контроль над КВЖД. А может, и в самом деле японцы. Они поддерживали Старого маршала, но его чрезмерное усиление могло им не понравиться.
Армия же Собачьего генерала, похвалявшегося своей непобедимостью, была наголову разбита Гоминьданом. Множество солдат попало в плен. Русская бригада, вероятно, наиболее боеспособная, и уж точно самая дисциплинированная из частей его армии, отступила, а затем распалась. А сам Собачий генерал сбежал в Далянь, именуемый нынче на японский лад Дайреном, главный город Ляодунской провинции, находившейся под контролем Японской империи.
Все решилось? А вот и нет. Спустя полгода Собачий генерал, не усидев в спокойном Даляне, заново собрал силы и выступил против нового губернатора Шаньдунской провинции, Лю Чженьнаня.
И поход этот начался победоносно. Возможно, потому что местные жители уже забыли, что такое мирная жизнь.
Но что представляли собой эти местные жители? Китайцы-ханьцы? Да, но не в меньшей степени маньчжуры. Не недобитая после революции знать, а коренные жители этих мест. Потому что три провинции поблизости исконно были населены именно маньчжурами. Впрочем, не меньше их обитало по ту сторону границы с Россией. И уж так получилось, что в Маньчжурии, в Шаньдуне русских было теперь , может и меньше, чем маньчжуров, но просто так на месте они не сидели и временами казалось, что они также составляют значительную часть населения. А еще корейцы - эти обычно шума не поднимали, но везде просачивались, и заселялись в Шаньдун десятками, если не сотнями тысяч. А еще тунгусы, монголы, и боги знают, какие еще племена и народы. А в последние десятилетия - японцы, ведь именно Япония спонсировала Фэньтяньскую клику. И все они воевали, воевали, воевали между собой, с армиями других клик и государств, и конца этому не предвиделось.
Генерал Собачье мясо был здесь как рыба в воде, его люто ненавидели, им восхищались, то попеременно, то одновременно. Сейчас был период восхищения. Вновь созданная армия вступала в захваченные города, не встречая сопротивления, и шла парадом. Как нынче.
Сам Чжан Цзунчан едет впереди шествия на белом коне. Высокий, а по китайским меркам очень высокий, крупный, в генеральском мундире, блещущем шитьем, позументами и орденами, он смотрится ряженым, что его нисколько не смущает. Он даже старается подчеркнуть театральность своего явления. Он и поражения свои мог превратить в балаган. Однажды перед решающим сражением он поклялся во всеуслышание, что вернется либо победителем, либо в гробу. Был разбит и приказал пронести себя по главной улице столицы провинции в гробу, где вольготно возлежал, попыхивая сигарой. За эту наглость, всепобеждающую вульгарность солдаты его и любят. Остальные - как сказано -
