порою ненавидят. Но сейчас он победитель, он на коне, и сигара в желтых от табака зубах сочетается с довольной усмешкой.
Народ на улицах Цзинаня приветствует вождя, и мало кто обращает внимание на человека, который едет рядом - а те, кто узнают его, предпочитают молчать. Он заметно моложе генерала, хотя тоже отнюдь не юноша, лет тридцать или около, и как-то теряется в тени эффектного Собачьего генерала. Возможно, намеренно. Худой, сухощавый, подтянутый. Одежда на нем военного покроя, но без знаков различия. За спиной винтовка.
Далее следовали офицеры, участвовавшие в прежних кампаниях Чжан Цзунчана, в первую очередь генералы Чу Юпу и Хуан Фэнчи. Только двое влиятельных мужчин в силу преклонного возраста передвигались в закрытом, причем бронированном автомобиле, куда переместились сразу, как сошли с поезда из Харбина. Это были братья Николай и Спиридон Меркуловы. Именно они профинансировали создание Русской бригады. Их присутствие позволяло надеяться, что враги вновь увидят знаменитые "каппелевские" атаки, вызывавшие неподдельный ужас. Правда, командующий бригадой генерал Беляев - легенда белой эмиграции, военная косточка, правая рука генерала Каппеля, ветеран ледового похода - здесь отсутствовал. Но кто знает, кто знает...
После всадников двигалось несколько автомобилей, в которых место было предоставлено женщинам. Среди прозвищ Чжан Цзунчана было "господин Три "не знаю". Он любил утверждать, что не знает в точности, сколько у него денег, солдат и наложниц. Последнее, вероятно, даже было правдой. Для генералов нынешних времен считалось естественным похваляться большими гаремами, чем больше - тем лучше, ибо лишь тот мужчина, кто способен уестествить бессчетное количество женщин, может считаться настоящим вождем и правителем. Количество наложниц в гареме Собачьего генерала постоянно колебалось, поскольку он имел обыкновение одаривать ими подчиненных. Их незамедлительно сменяли другие, поэтому генерал не трудился запоминать их имена, ограничиваясь порядковыми номерами. В походы он брал не всех, но прихватить с дюжину было необходимо. Эти дамочки, разодетые по последней шанхайской моде - а то и западной, ведь среди них попадались чужестранки, - красовались в открытых машинах.
Однако возглавляла этот пестрый дамский кортеж сухонькая сморщенная старушка в темном платье. Ей был предоставлен отдельный автомобиль. Еще бы, это была почтенная матушка его превосходительства. Все знали, что Чжан Цзунчан с нею старался не расставаться. Она была при нем в бытность его генерал-губернатором, она бежала с ним в Далян, и теперь вновь сопровождала его.
Такая сыновняя почтительность со стороны Собачьего генерала заслуживала всяческих похвал. Впрочем, поговаривали, что дело не только в этом. Генерал отнюдь не скрывал, что его матушка - шаманка. В Шаньдуне, Таньцзине и Манчжурии это занятие не считалось чем-то зазорным. Каждому может понадобиться талисман от нечисти, и нет ничего дурного в том, чтоб обратиться с вопросами к духам предков. Но якобы старая госпожа не ограничивалась рисованием талисманов и плясками, вводящими в состояние, когда предки начинали вещать через нее. Злых духов она не только отгоняла, но и призывала, и владела чародейскими приемами. Из чего следовало, что успехами своими Собачий генерал обязан ее колдовству.
Но кому какое дело, что приведет Чжан Цзунчана к победе - поддержка японцев, деньги русских дельцов или камлания старой шаманки? Важен результат.
Пройдя парадом по улицам, Чжан Цзунчан закатывает пиршество в поместье бежавшего правителя города. Гостей назвали столько, что в доме они поместиться не могут, столы ставят во дворе. Хотя хозяин пиршества имеет милую привычку собственноручно раскалывать черепа оппонентам, сегодня он, похоже, в добром расположении духа, и гости являются на праздник примерно в том количестве, что и ожидалось. Столы расставили на традиционный лад. Отдельный - на возвышении, для хозяина, слева и справа от него - для особого почетных гостей. Прочие столы - по всей длине двора, мужчинам накрывали отдельно от женщин.
Гомоня и галдя, гости занимали места. Это Шаньдун, а не Пекин, этикет особо не соблюдается. Прислуга таскает дымящиеся миски, бутыли с вином и эртогоу уже расставлены. Музыканты принялись наяривать бойкие мелодии, из ящиков достали ракеты для фейерверков. Но все же неловко как-то начинать пиршество без хозяина, а за главным столом еще пусто. Чжан Цзунчан задерживается, подгоняет выходу эффектности.
И когда гости начинают беспокоиться - уж не случилось ли чего, появляется в парадных дверях, приветствуемый общими криками и рукоплесканиями.
Лицо Собачьего генерала имеет свинцовый оттенок, такой, когда загар прикрывает бледность завзятого опиомана. Но сегодня Чжан Цзунчан еще не обкурился, и трезв. Впрочем, это ненадолго.
Рядом с генералом тот самый тип без знаков различия. По крайней мере, в доме он отставил винтовку, хотя никто не поручится, что при нем нет другого оружия.
- Гости мои! - взревывает Собачий генерал. - Друзья и соратники! Рад видеть вас в моем доме!
Дом не его, и завтра генерал его покинет, но кому это важно. Важно другое - генерал не плюхается за стол, а пока стоит на месте и собирается продолжать речь.
- Я созвал вас сюда не просто так. Сегодня в семействе Чжан великий праздник. Я обрел брата! И позвал вас сюда, чтоб все были свидетелями как скрепляются братские узы между Чжан Цзунчаном и Чжан Цзунъюанем!
На сей раз радостные вопли звучат как-то жидко. Вероятно, потому что одни не знают, с кем собрался брататься Собачий генерал, другие - потому что знают.
Обычай братания между соратниками и союзниками ввел Чжан Цзолинь, и сам Собачий генерал был побратимом Старого маршала. Но - вот с этим?
Генералу приносит чашу с водкой. Он приохотился к ней, когда жил в России, еще бывшей империей. Человек, которого отныне буду звать Чжан Цзунъюань, вынимает нож, разрезает себе руку, его кровь стекает в чашу, растворяется в водке. Он передает нож генералу, тот проделывает то же самое и первым пьет.
Ханьцы не смешивают кровь при братании, достаточно принести братскую клятву. Такого Собачий генерал тоже нахватался по ту сторону границы. Отхлебнув, генерал передает чашу побратиму, с довольной ухмылкой стирает с усов кровь и водку. Чжан Цзунъюань тоже пьет.
Вот теперь гости могут радостно вопить с открытым сердцем.
Кровные браться стоят рядом, глядя вниз, на гомонящую толпу.
Но что может объединять их? Китайского бандита, выходца из нищей семьи, почти неграмотного, и японского аристократа, чья родословная прослеживается на полторы тысячи лет, бывшего студента литературного факультета?
То, что они оба родились не в своей время, думает человек, которого отныне будут именовать Чжан Цзунъюанем.
Китаец родился здесь, в Шаньдуне, юность его прошла в уличных бандах Харбина, оттуда он подался в хунхузы, бандиты пограничные. И позже,
