– Ты же все время в историко-архивный собирался! Что тебе, гуманитарию, среди бородатых атомщиков делать?
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог – располагает. Девяностый, последний год существования Советского Союза расставил новые приоритеты, изменив тем самым судьбы миллионов людей, отдалив, а то и вовсе разрушив жизненные цели. Появились новые профессии, а те, что были престижными раньше, неожиданно упали в цене, вплоть до полного забвения.
– И на кого бы я в историко-архивном выучился? – спрашивал Андрей критиков. – На крысу канцелярскую с зарплатой в сто рублей? Или на театрального консультанта по декорациям?
Друзья пожимали плечами, отшучивались.
– А что в МИФИ твоем лучше, что ли? Ближайшая перспектива после выпуска – мэнээс в неназываемом ящике какого-нибудь Усть-Сысольска-43… Супер! Если уж так тянет в точные науки, пошел бы на программиста.
Это был такой новый фетиш – года с восемьдесят шестого примерно, когда страна активно пыталась преодолеть компьютерную неграмотность, спрос на компьютерщиков вырос необычайно. В некоторых особо престижных вузах конкурс при поступлении доходил до пятнадцати, а то и двадцати человек на место. В МИРЭА, например, или МГУ. Да и не только в Москве. В Питерский университет, на факультет вычислительной математики, говорят, вообще было невозможно пробиться, разве что при очень большом везении и соответствующих знакомствах.
А вот с физикой дело обстояло попроще, хотя по привычке наука еще считалась прибежищем избранных гениев и детей академиков. Впрочем, самые ушлые и сообразительные уже ломанулись искать местечки повкуснее, освободив пространство для не отягощенных излишними претензиями, для тех, кто готов в поте лица пахать на отдаленную в будущем перспективу кандидатских и докторских.
Собственно, МИФИ Андрею посоветовал радиоастроном дядя Дима, школьный друг отца:
– К атомщикам иди, Андрюша, – однажды сказал он. – Годков этак через пять выгодное будет местечко. Почему? Как бы тебе объяснить… У нас сейчас наработки по атомной энергетике – первые в мире, но пользы от них… как от вентилятора на известном месте. Но это сейчас. А вот через несколько лет, помяни мое слово, все изменится. Засуетятся все, забегают. Нефть все дорожает и дорожает, а уголь скоро станет добывать нерентабельно. Потому как электричество все под себя подомнет. Насчет электромобилей не знаю, но вот отапливать к тому времени наверняка будут какими-нибудь электропечками. Подключил к розетке – и сиди, грейся. Ни от каких аварий не зависишь, плевать тебе на аварии, падение давления в трубах и на не вовремя ушедшего в запой слесаря. Только на все это счастье дешевая энергия будет нужна. Чернобыль – Чернобылем, но без атома как еще ее получить? Соображай, парень! Где будет самое теплое местечко, когда весь мир бросится наш опыт перенимать? Вот тут и наступит для атомщиков «золотое» время. Понимаешь? И по миру поездишь на халяву, и деньгами, думаю, не обидят.
Послушал Андрей дядю Диму, выбрал МИФИ. Пришлось, конечно, покорпеть над учебниками, выкинуть немалые деньги на репетиторов.
И что в итоге? Эх, поймать бы сейчас дядю Диму да расспросить с пристрастием! «Где, мол, эта ваша атомно-энергетическая халява?» Да только разве найдешь его теперь! Дядя Дима давно уже эмигрировал в Штаты, сидит сейчас в обсерватории Грин-Бенкс, штат Западная Вирджиния, считает новооткрытые квазары с пульсарами и живет в свое удовольствие. Изредка выезжает на какой-нибудь международный конгресс или симпозиум за очередной премией. До Андрея из далекой России ему дела нет, он и язык-то небось позабыл.
Когда через шесть лет Андрей оттрубил, наконец, институтский срок и успешно защитил диплом, выяснилось, что мир почему-то так и не сподобился запасть на атомную энергетику. Страны, сделавшие ставку на АЭС еще в семидесятых, вроде Франции, справлялись и сами, а своя, российская, находилась после распада Союза и передела собственности в глубоком упадке – едва-едва хватало средств на текущий ремонт и минимальное обслуживание изношенной техники.
Андрей оказался не у дел. Друзья, поступавшие в иняз и МГИМО, устроились переводчиками в СП, другие челночили в Польшу и Турцию, кто-то пытался играть на бирже, а Андрею, чтобы хоть как-то жить, пришлось идти в аспирантуру. Конечно, делать карьеру на научном поприще он не собирался – полная бесперспективность этого пути была теперь ясна и ребенку, но на какое-то время… Все-таки какая-никакая зарплата – многие сейчас и такого не имеют, талоны на спецпитание «за вредность», еще кое-какие положительные моменты. Ну, не устраиваться же, в самом деле, банальным торгашом в оптовую фирму.
Работа, конечно, не сахар. Бывали дни, когда и покурить-то не всегда получалось, не то что пообедать. Молодой аспирант – самый бесправный человек в институте. Гоняют его, беднягу, туда-сюда все кому не лень:
– Ткачев, результаты готовы?
– Андрей, я же просил систематизировать образцы!
– Андрей Игоревич! Хорошо, что вы еще здесь. Дождитесь, пожалуйста, Корнеева, отдайте ему вот эту папку. А я сегодня пораньше пойду…
Так бы и бегал, наверное, все три аспирантских года, если бы не попался однажды на глаза самому Москвину. Григорию Ильдаровичу, или, как звали его в институте по первым буквам имени-фамилии, – «братцу Гриму».
Академик заглянул в Андрееву лабораторию под вечер. Изловил руководителя проекта за пуговицу белого халата – про эту его привычку ходили легенды – и, громыхая не совсем стандартной лексикой, принялся несчастного отчитывать.
Данные на серию опытов он, Москвин, передал еще месяц назад, а результаты, мать их три раза перекосяк, где? За просто так, длинный… гм… нос и красивые глаза гранты не выделяют даже ему, Москвину, на что тогда прикажете их всех, подвергнутых противоестественным сексуальным связям дармоедов, содержать?
Завлаб, который даже и представления не имел, на какой стадии находятся расчеты, потому как свалил все на аспиранта, лишь беспомощно разводил руками и вжимал голову в плечи под напором академических эпитетов.
Руководителя надо было спасать, и Андрей поспешил на помощь.
– Это не наша вина, Григорий Ильдарович! У нас все давно готово, программу еще в начале месяца составили. Но в вычислительном все никак не найдут для нас «окно», чтобы смоделировать процесс, а наших мощностей не хватает. А без этого, сами знаете, в «критической» сборке делать нечего.
Москвин обернулся к молодому аспиранту, смерил оценивающим взглядом. Похоже, до сего момента он даже и не замечал, что в лаборатории есть кто-то еще.
– Да ну? А вы откуда знаете?
Академик всегда подчеркнуто обращался на «вы» даже к тем, кто по возрасту в сыновья ему годился. А то и во внуки.
