Василий Щепетнев - Тот, кто не спит

- Пайки, чай, гуманитарные? Бундесвер?

- Что? - майор озадаченно взглянул на Петрова, потом рассмеялся. - Действительно, импорт. Дали маху. Ничего, пусть привыкают.

Учительница поднялась из ложбинки, отряхнулась машинально от пыли и, отрешенно глядя перед собой, неуверенно приблизилась к остальным.

- Нина Ивановна! Нина Ивановна, вам сюда! - позвал Петров. Не узнала, конечно - в пене, в новой одежде, но - подчинилась. Горе побежденным.

- Позвольте представить - майор Российской армии, командир отряда Глушков - учитель...

- Власовцы, - перебила учительница, закусив губу. Держит марку.

- Зачем же сразу ярлыки навешивать, Нина Ивановна? Непедагогично и давно осуждено. Вашего звания, правда, не знаю, думаю, не ниже. Или сохранили на "Делянке" и спецзвания?

- Не понимаю, - устало отозвалась учительница. Срослась, сроднилась с ролью.

Майор настороженно смотрел на Петрова.

- Глаза вас выдают. Глаза. Вы ведь из зачинателей "Делянки", еще бериевского призыва, не так ли?

- О чем вы?

- Любой окулист скажет, что у вас искусственный хрусталик в глазу, федоровский.

- Что? - майор подобрался, напрягся.

- Катаракта развилась. Возраст, радиация, пришлось отлучиться от подопечных, оперироваться. Сейчас незаметно, а ночью, при лампе нет-нет, а и сверкнет глазами, дух захватывает.

Учительница дернулась, но майор успел:

- Ампула в воротнике? А мы ее ножичком срежем, чик - и нет!

Хватит, пора и честь знать.

Петров сел в тень вертолета, стараясь не слышать, как рвется из рук дюжих спецназовцев учительница. Забыв про шоколад, жались к взрослым ребятишки, а те, стараясь не смотреть в сторону вертолета, давясь, глотали вдруг ставшие поперек куски. Ничего, скоро запросите головой выдать - и Нину Ивановну, и других... Хотя... Кто знает.

Подошел врач, бросил пустой шприц в землю, и тот закачался на толстой игле.

- Пять кубиков реланиума. Едва угомонилось. Как вы?

- Терпимо, - пробормотал Петров.

- Ничего, до свадьбы заживет, - врач запнулся, побледнел. - Извините, глупость сморозил.

Петров не шевелился.

Замереть, не думать, не чувствовать. И тогда, есть надежда, придет, наконец, чистый, спокойный сон.