Но у нее возникал ужас перед белым листом. Это белое проникнет в нее, просочится в кровь по прозрачным трубочкам капельниц. Выбелит ее изнутри. Подчинит своей воле. Превратит в бесчувственную льдышку.
Размочив ватман, дедушка выдавливал из тубы, вел по краю белую жирную змею ПВА, приклеивал лист на желтую многослойную фанеру (выше ее роста – в два ее размаха). Высыхая, бумага натягивалась до тугого звона расправленных крыльев гигантских стрекоз. Если фанеру с белым затягивающим квадратом оставить на ночь в саду… наутро найдешь прилетевший дубовый листочек (до дубов в округе далеко), паучка из Тибета, прочертившего прозрачный, ритуальный след кругового маршрута, тени голубых девушек, что танцуют под яблонями, особенно во время грозы.
Снег… Белизна искрящегося фирна. Блеск вечных, никогда не тающих льдов. Альпинист в стандартном анораке (вывернутом белой стороной наружу для маскировки), вбивая в лед шипы ботинок, медленно передвигается по искрящемуся фирну. Возможно, он исповедует бон-язычество и хочет совершить ритуальный обход вершины – кору, по кругу движения солнца? Как это делают фанатики из Индии, Непала и Бутана, иногда ползком совершая паломничество вокруг священной горы Кайлас в Тибете. Они верят: это приведет к изменению сознания, откроет путь в иные миры, приобщит к бессмертию. Если один раз прослушать передачу «Три немецких альпиниста», получишь отпущение всех грехов. Если 13 раз – не попадешь в ад в течение пятисот последующих перерождений. А ритуально повернуть колесико настройки радиоприемника 108 раз – вырвешься из круга сансары, из цепи постоянных перерождений. И достигнешь просветления Радиоведущего.
Альпинист тащит на спине громоздкий «Телефункен». Он ложится на плотный фирн, вытягивая руки в белых рукавицах с «дополнительным» указательным пальцем, позволяющим вести огонь, не снимая их – отчеркивает риску. Покачиваясь, бесконечно долго встает, делает пару шагов на длину своего роста, до риски-частоты на белоснежной шкале радиоприемника. Вновь ложится и вытягивает руки… К какому адресату он стремится? Кто узнает о нем? Над вершиной никогда не пролетит ни один самолет, снимки с будущих космических станций зафиксируют в этом месте «5но». «Затемнение». Хрональное уплотнение. Все, кто поднимется на вершину, вскоре умрут.
Если вновь немного увлажнить ватман, провести кистью, оставив широкий красочный след… цвета перетекают, сливаются, образуя серо-бурую мешанину, коричневые пятна, зеленые сгустки, голубые подтеки, черные вкрапления на белом.
Дед развел в банках яркую тушь, открыл банки с гуашью, выпустил на палитру разноцветных тропических рыбок – акварельные капли. Вот так… она проведет ярко-ярко-алым… Замороженные кисти рябины, снег. Багряный выплеск крови смерзся россыпью темно-красных ягод. Фантастический заколдованный сад, где замерло время.
А сверху фиолетовым – хвост кометы из Космоса клубится гривами бешеных скакунов, космами волос, фосфоресцирующими плащами. Женские тела закованы в ледяные латы. Дикая Охота яростных валькирий спустилась за душами павших воинов.
Дедушка присаживается рядом на корточки… У него рюкзак, он набит грушами-дичками. Трясет рюкзак, летит труха, сучки, веточки, листья. Груши мелкие и жесткие, будто из дерева. А более спелые – с мятыми бочками, кожица с налипшими травинками, мягкими рыжими иглами. Груши пахнут сладостью, прелью и потом летнего дня.
– Подожди, Надешк… что это ты нарисовала?
…«мммммм»! Она хочет сказать, но не может. Это – «мммммм».
Правильно, правильно. Это оно самое и есть!
Она нарисовала огненные пряди яркой взлохмаченной бороды, рыжие взметнувшиеся космы, пламенный взор с грозовым отблеском просквозивших молний. Резко очерченный волевой рот. Арийскую линию носа. Открытые обводы лба. Да это портрет… самый огромный в мире портрет самого огромного Зигфрида!
Улучив момент, она бежит и запрыгивает в бочку с прелой и сладковатой (сироп с привкусом гудрона) садово-дождевой водой. Невесомость, прохладная желтая тишина, взбаламученные листья скользят по телу, изо рта бежит вверх жемчужная нитка пузырьков. Ее накрывает небесная линза, вся в водяных каплях-звездах, с бурым горизонтом проржавевшего края бочки.
Если она будет прыгать в бочку с лягухами, ворчит дедушка – то у нее меж пальцев вырастут перепонки. Каждое утро на даче, с затаенным страхом и надеждой рассматривает свои пальцы… выросли, нет?
Она надкусывает грушу. Груша горчит. Надя морщится и выплевывает.
– Как дубовые… – смеется дедушка, обнажая прокуренные зубы. – Вон ежевику ешь, она мягкая.
Ежевика дала сок в стеклянной банке, забродила от солнца, пахнет брагой.
– Брага! – кричит она, прихлебывая из банки.
– Вот еще, – ворчит дедушка, – приучили ребенка. Олкоголик!
Бабушка отнимает у нее банку и нюхает. «Прокисли».
– У нас как в раю, – говорит дедушка. – Воздух пить можно.
Она не знает, что такое «рай», но по выражению блаженного восторга на дедушкином лице можно понять: «рай» – это что-то прекрасное.
Таинственный сад. Огромный, запущенный, медведи едят малину прямо с кустов, пригибая их лапами.
В бабушкиной комнате, в красном углу, – икона Богородицы с младенцем на руках. Под стеклом восковые бумажные цветы, розовые и белые, золотистые дубовые листья. Потускневшая лампадка. Медовые липкие свечки. Бабушка часто и мелко крестится перед иконой. «Осподи, помилуй нас, грешных!» Тяжелые веки прикрыты, тихий шепот в прокаленной солнцем комнате.
Яблоки и груши сушат. Они сморщиваются. Бабушка размачивает их, прокручивает в мясорубке и печет пироги. Пока она месит тесто, Надя сидит на табуретке, болтает ногами, грызет сушеные яблоки. Тесто подходит в кастрюле, его вываливают на стол. Когда бабушка отворачивается, она отщипывает от мягкого дышащего шара кусочек – он тянется, пузырится, она торопится скорее отправить липкий шарик в рот. Он нежно-кислый.
– Опять тесто ела! Внутри все склеится! – причитает бабушка.
– А мне хочется! – говорит она и болтает ногами.
Бабушка смазывает ладони подсолнечным маслом, чтобы тесто не липло к рукам. Когда начинка кончается, лепит плюшки. Смазывает маслом и посыпает сахаром.
Мама готовит невкусно. Пироги у нее тяжелые и сырые. Бабушка презрительно называет их «варакуши». Так и говорит: «опять своих варакушей принесла!».
Мама злится. Дедушка раскачивает пирог на ладони: «Зашибить ненароком можно».
Мама выхватывает у него пирог и надкусывает: «А мне нравится!»
Мама любит яблоки. Крепкую антоновку, розоватый анис, грушовку. Если они приезжают с папой, она садится в желто-алом халате на веранде, ставит рядом корзинку с яблоками, жует потихоньку. На лице ее – счастье. Она очень устает, и простые радости превращаются в счастье.
