— Седьмой, кто зачинщики? — насторожился Полковник.
— Несколько десятков человек в желтых рубашках и с красными повязками на головах напали на участников митинга. Скорее всего — «миряне»: у их боевиков — такая же форма.
— Что вы намерены предпринять, седьмой?
— Конечно пресечь! — я был ошарашен вопросом. — Я…
— Седьмой! — из динамика зазвенел металл. — Приказываю вам не вмешиваться ни под каким видом! Вы поняли?.. Повторите!
— Не вмешиваться… То есть как?! — я не верил своим ушам. — Там же бьют безоружных! Дубинками!
— Вы меня поняли, седьмой? — лязгнул закаленной сталью Полковник.
— Так точно!..
— Выполняйте!
Динамик щелкнул. Язык моментально высох и превратился в наждак, я сглотнул. Ошалевшие мысли взвизгнули и принялись гонять чехарду.
«Дьявольщина! Абсурд!.. Это же — провокация на двести процентов! В Уставе ясно сказано: «…Инспектор обязан пресекать любые попытки…» тьфу!.. Какой Устав, дружище, если сам Полковник лепит такие приказы?!.. А добродетельные, лояльные «миряне»? За что они избили Седого?! Он же правду сказал, даже я это понял!.. Так какой же Порядок мне надо защищать? От кого?!.. И если «желтым» разрешили, то Полковник…»
Чехарда стремительно превращалась в скачки. Топот в голове заглушал крики на Площади. Я закрыл глаза.
«Трус! Слюнтяй! Немедленно прикажи прекратить избиение! Какой ты, к дьяволу, Страж? Не позорь отца!.. Что происходит?!.. Это невыносимо! Что мне делать?.. А что тебе дороже: твоя шкура или жизнь сотен людей, виновных только в том, что они думают иначе? Ну, Страж, решайся! Там же бьют твоих братьев, сестер… Но Полковник… К чертям такого Полковника! Ты должен сам думать, сам принимать решения, не по приказу, по совести — потому что иначе никогда не найдешь ни Колдуна, ни себя, ни собственной жизни! Ты не сможешь стать Человеком!..»
— Эй, Инспектор! — знакомый, глуховатый голос прямо над ухом заставил вздрогнуть.
Я судорожно дернулся назад, тело непроизвольно сжалось, нервы звенели на пределе. На месте капрала сидел Стойкий в своем зловещем комбинезоне и крылатом берете. Как всегда, волчья улыбка, а между колен — короткий черный автомат.
— Ты чего на меня уставился? Ты туда смотри, — Стойкий кивнул в сторону Площади.
Улыбка скверным гримом сползала с его лица.
— Или ты уже не Инспектор Порядка? Или побоище — это у вас в порядке вещей?
Я замотал головой, слова застряли где-то в глотке, на шее висел трехпудовый «кирпич», не давая выпрямиться, а взгляд упорно цеплялся за ногу в высоком армейском ботинке, торчавшую из-под машины позади Стойкого.
— Так, — подытожил он, — значит, мальчику погрозили пальчиком?..
Стойкий выдернул из гнезда радиофон, но в этот момент что-то изменилось вокруг, или во мне?.. Рука будто сама потянулась и забрала у Стойкого радиофон, «кирпич» исчез, голова стала предельно ясной, чехарда и споры прекратились мгновенно — я снова был одним человеком, но — другим!.. Это новое чувство оказалось настолько сильным и необычным, что я даже не смог ему удивиться — просто принял, как само собой разумеющееся — и решительно поднес к губам передатчик:
— Внимание! Седьмой на связи!.. Приказываю: прекратить беспорядки у трибуны! «Желтых» — в кутузку! Вперед!..
Стойкий одобрительно хмыкнул, спрыгнул на асфальт и посмотрел из-под руки на Площадь. Я — тоже. Там в нескольких местах образовались завалы из тел, попавших под дубинки и нун-чаки «мирян». Но со всех сторон к трибуне уже пробивались светлые клинья Стражей в полной экипировке.
Стойкий закурил, пару раз глубоко затянулся, по-солдатски, повесил автомат на плечо и повернулся ко мне.
— Спасибо, Инспектор! — он снова оскалился. — Штаны не забудь сменить!..
Стойкий исчез, будто сквозь землю провалился, хотя, по-моему, в данной ситуации провалиться должен был я. В голове воцарилась космическая тишина. Все было кончено: и на Площади, и… Думать тоже не хотелось. Я вылез из машины, выволок бесчувственного капрала из-под кузова и, запихнув его на заднее сиденье джипа, медленно побрел прочь…
Дверь мне открыл Седой. Он удивленно и настороженно посмотрел на меня. Левая половина его лица опухла и имела сиреневый оттенок, под глазом расплывался черно-синий кровоподтек, но держался Седой спокойно и уверенно.
— Что вам угодно, Страж?
— Я не Страж. Уже… А нужны мне вы, — я старался, чтобы голос не дрожал.
Уверенность в том, что нужно идти к Седому, что только он сможет, наконец, все расставить на свои места в этом сумасшедшем мире (и мире ли вообще?..) так прочно засела в мозгу, что я даже не попытался осмыслить ее.
— Можно войти?
— Прошу, — он отступил вглубь прихожей, щелкнул выключателем.
В ярком, «дневном» свете стало еще яснее видно, как жестоко его избили. Я не мог оторваться от огромного синяка в пол-лица и чувствовал, как стыд снова противно сжимает внутренности и скребется в горле. Сделав над собой усилие, я сказал:
— Я ищу человека под псевдонимом Колдун. Вы можете помочь найти его?
Седой нисколько не удивился просьбе, будто ожидал ее услышать — моя уверенность еще больше укрепилась от этого — и сделал приглашающий жест рукой в сторону комнаты.
— Прошу вас, располагайтесь, молодой человек, — мягко произнес он. Кофе? Тоник?
— Кофе, если не трудно…
Немного погодя, устроившись за низким журнальным столиком с кофейником и молочником, хозяин предложил:
— Расскажите подробней, в чем дело?
— Сегодня на Площади я возглавлял охрану митинга. Когда началась драка, я получил приказ не вмешиваться, но… нарушил его, отчасти, как мне кажется, даже не по своей воле. Сейчас я, как вы понимаете, уже не Инспектор Порядка… — я выжидательно замолчал.
— Зачем вам Колдун? — серые, проницательные глаза смотрели в упор.
— Я… слышал, что он помогает людям, попавшим в трудное положение…
— А вы считаете себя в трудном положении?
— В общем-то, да… до некоторой степени, — я немного растерялся от жестокого вопроса. — Да!
— Понятно. Пейте кофе.
Седой встал, поморщившись от боли, несколько раз прошелся по комнате, потом сел в глубокое кресло в дальнем углу, так что почти не стал виден.
— Вы сказали правду? — вопрос прозвучал, как выстрел.
Я заколебался: если признаться — блокировка и кома, как пить дать, а если — нет?..
— Почему вас называют «язычником»? — вместо ответа спросил я.
Он не стал повторять свой вопрос.
— Честно говоря, не знаю, — ответил, прихлебывая кофе. — Вероятно, за мои способности к ораторству, а может быть — за мысли, которые проповедую.
