— Вы верите в то, что говорите?
— Конечно. Разве может человек убеждать других, если сам не верит? И потом: я говорю правду. Достоверную, а не официальную.
Он отвечал охотно, быстро, просто.
Слишком просто!
— А где гарантия ваших слов? Откуда такая уверенность в правоте? мне вдруг захотелось задеть его.
— Гарантия одна — честность. А уверенность идет от знания, она — в обладании информацией. Я знаю то, о чем говорю, и хочу, чтобы это же знали все люди. В том числе и вы.
Холодок подозрения скользнул между лопаток, но я сдержался.
— А если я не хочу знать?
Седой чуть подался вперед, словно пытаясь рассмотреть выражение моего лица. В комнате повисла странная неуловимая тишина — как короткое затишье перед шквалом в грозу. У меня возникло сильнейшее чувство опасности, или нет — раскрытия тайны, или нет — истины?!.. Я видел в глазах Седого борьбу настороженности и сомнения с желанием правды и радостью знания.
— Послушайте одну древнюю притчу, молодой человек, — заговорил наконец он. — Древние были намного мудрее, терпимей и дальновиднее нас нынешних… Жили когда-то три брата-близнеца. Покуда были живы их родители, не ведали они ни нужды, ни голода, ни холода — всего в доме было в достатке. Но вот пришел срок и похоронили братья родителей. Какое-то время жили они старыми запасами, но и они закончились, и тогда призадумались братья — как же дальше жить?.. И сказал один брат: «Пойду-ка я в страны дальние, погляжу как другие живут, поучусь у них уму-разуму, да и сам чего-нибудь им поведаю, глядишь — и польза всем какая выйдет!» Тут второй брат говорит: «А я останусь в доме родительском, буду землю пахать, за хозяйством присматривать, кров родной от обид стеречь, дабы детям и внукам было где жить, да что помнить!» А третий братец, самый ленивый, ничего не сказал, но про себя думку такую удумал: «Дураков работа любит, а я с миру по нитке насобираю, глядишь — и рубаху шить не придется!» На том и разошлись братья в разные стороны. Сколько времени прошло, сколько вод утекло — неведано, но только молва сказывает, что один из братьев и поныне здравствует у родного очага, большая и крепкая семья у него, дети здоровы, внуки работящие, хозяйство доброе, досмотр за ним строгий. Про другого говорят, нашел он в краю далеком, что за горами самыми высокими, у моря теплого, новую родину, почет и уважение у тамошних людей снискал за ум, доброту да любовь к труду всякому. А про третьего брата с тех пор кроме как про побирушку да прихлебателя замызганного, в рубахе с чужого плеча, никто и не вспоминает. Бродит он, сказывают, из города в город, из страны в страну, лопочет что-то на языках чужеземных, а свой-то помнит ли?.. Может и нашел бы себе пристанище наконец, да только вот лень, говорят, вперед его родилась, все чужими трудами прожить норовит, чужими заслугами прославиться, а кому ж такое по душе?..
Седой помолчал, отпил из чашки уже остывший кофе и закончил весьма неожиданно:
— Видите ли, с точки зрения постельного клопа венцом творения в природе является ходячий, саморазмножающийся бурдюк с питательной жидкостью, именуемый человеком.
Седой умолк и теперь лишь медленно, мелкими глотками допивал холодный кофе. Я тоже молчал: больше говорить было нечего, а вопросов — слишком много, чтобы успеть задать их. И все же я спросил, рискуя показаться совсем уж бестолковым юнцом:
— Так в чем же тогда, по-вашему, правда?
— В Знании. Я отдаю людям факты, информацию, сведения, а уж они сами должны решить: нужно ли это им.
Теперь — все. Дальше спрашивать было бессмысленно — возникший вновь в голове кавардак, окончательно запутал петлявшие ручейки мыслей — и весь привычный мир, в котором жил тридцать лет, вдруг повис перед глазами чудовищным миражом.
«А может все-таки этот мир — мираж?.. — попытался сориентироваться я. — И человек в кресле напротив — фантом, призрак?.. И Стойкий со своим черным автоматом и волчьим оскалом — бредовое видение сорвавшейся психики?.. И Светлая — прекрасный ночной кошмар?!.. Доктор, кажется, предупреждал, что при собственной сильной эмоциональной реакции возможна излишняя персонификация энерфанов, симуляция реальности. Неужели?!.. мысль вертела спасительным хвостиком где-то в недосягаемой вышине, и другая коршуном срезала ее на лету: — Но ведь этот мир — всего лишь восприятие, пересказ того, реального! Значит, и Стойкий, и Светлая, и Седой существуют на самом деле?!.. Тогда зачем же здесь оставили меня?!.. Господи, не дай мне сгинуть, помоги!..
Одинокая фигурка отчаянно пыталась найти опору, повиснув над краем бездны. Седой снова вышел к столику под лампой и сел на прежнее место.
— Вы больше ничего не хотите узнать?
Я проглотил остатки холодного кофе и поднялся.
— Н-нет, пожалуй. Хотя… Прощайте.
— До свидания.
Он смотрел на меня снизу вверх, но мне вдруг показалось, что это я превратился в жалкого карлика посреди гигантского зала, из сумрачной глубины которого медленно выплывало аскетичное лицо великана. Из глаз его струился неестественный белый свет, и волчья улыбка нехотя раздвигала тонкие бескровные губы, а на высокий чистый лоб откуда-то сверху вдруг съехал измятый черный берет с тусклой птичьей кокардой. Лицо все наплывало, а я становился все меньше. И когда из темноты, пониже его, вынырнуло рябое дуло автомата, я не выдержал и изо всех сил ударил себя кулаком по губам. Боль взрывной волной прокатилась по лицу и телу, и призрак, задрожав, рассыпался вокруг слюдяными чешуйками.
— Третья, — докатился чей-то истаивающий шепот, и я провалился в темноту зала…
* * *
Очнулся я в своей квартире, в кресле перед телевизором, гундевшим какой-то рекламой, мокрый и злой от страха и стыда, не сразу заметив, что вновь разговариваю сам с собой.
«Как же так?!.. Кто же я?!.. Страж Будущего?..»
«Какой ты, к дьяволу, Страж?! Мальчишка, слюнтяй!.. Чуть задницу зажгло, и побежал к умному дяде: защитите, помогите?..»
«…Полковника испугался, квази этого, или провала с Выходом?..»
«Нет… Не знаю!.. Со мной что-то происходит, важное, непонятное, а я не могу разобраться — что?..»
«Ничего, скоро разберешься! А вот чей ты теперь Порядок защищать будешь? Полковника или Седого?..»
Я вскочил, буквально сорвал с себя сразу ставшую ненавистной светлую форму, потом долго, с остервенением хлестал тело контрастным душем, пока кожа не взмолилась режущей болью.
Но и это не помогло. Упрямая мысль продолжала отбивать неистовую чечетку в воспаленном мозгу: «…трус, сопляк, предатель!.. сопляк, трус, предатель!..»
Не помогло и пиво. Я опустошил ящик в холодильной камере, замерз, осип, споткнулся на ковре, обрушил стеллаж с книгами и, озверев и расплакавшись одновременно, ударом о стену разнес в куски «щуп», подвернувшийся под руку.
