Этот рассказ с вариантами и добавлениями повторялся неоднократно. Один спросит о том, другой об этом — вот и получались истории. Конечно, полуграмотный водитель танка, знающий только рычаги и близкую смерть в узкой прорези перед глазами, сам такое придумать не мог. По его словам выходило, что рассказал это капитан, в прошлом подполковник, потом разжалованный до поручика в штрафном полку, потом угодивший в кандидаты в смертники и уж затем только дослужившийся до капитана. Кому лучше знать войну, чем вместе взятым полковнику, штрафнику и кандидату в смертники, совершившему подвиг и чудом выжившему? Выходило, что некому. Подполковникам всегда завидовали, особенно когда они отсиживались в тройных ББ во время артналетов. Их боялись. Боялись и штрафников, на все готовых ребят. Смертников же обходили стороной и полковники, и штрафники. Да, такой человек должен знать войну. Поэтому танкисту верили.
Много чего мог бы порассказать про войну и сам подкапрал Бразе. Однажды, стоя в карауле около двухслойного офицерского ББ, он видел, как под конвоем ввели туда пятерых артисток не артисток, а что-то похожее, и всю ночь слышались из-за тяжелой двери пение под гитару, визг и громкие возбужденные голоса, перемежаемые мокрым совиным уханьем и стонами. Под утро всех пятерых так же, под конвоем вывели, и одна у другой вырывала тюбик плавленого сыра. Карманы и сумочки у артисток разбухли, а глаза с размазанной тушью опасливо всматривались в редкие утренние лица.
Мог бы рассказать и о том, как после вечерних артналетов им выдавали «незабудку» — прозрачный голубоватый напиток необычайной крепости и как часто на его долю приходилась одна, а случалось, и две лишние порции. И что бывало тогда в ББ, он тоже мог бы рассказать, но, наверное, сначала удостоверился бы в совершеннолетии слушателей.
И если подкапрала Бразе угостить «незабудкой», а потом завести как следует, то он расскажет о многих страшных и удивительных вещах.
Но никто не сможет его разговорить о том, как однажды он попробовал белого порошка. Принес его очередной новенький. Размешал в алюминиевой кружке — каждому хватило всего по глотку. Но подкапралу Бразе и того оказалось достаточно! Вышел на свежий воздух — его повело. Сколько и где он был — не помнит, только привиделось ему, что он как бы проснулся.
И услышал он голос:
— Видел ли ты здесь хоть одного сынка? Не видел и не увидишь. Я экономист. Недавно подсчитал, что каждая смерть приносит прибыль около десятки. Два года назад цифра была вдвое больше. Вот когда смерть перестанет быть статьей дохода — война и закончится. Но не сразу. Какое-то время смерти будут убыточными, но доходы от оружия, поступающего нам, все равно значительно, многократно превосходят убытки на… то есть будут превосходить их в ближайшие годы. Эта война, поверь мне, Добз, была затеяна фабрикантами и кончится, только когда они этого захотят.
Наконец подкапрал Бразе узнал голос. Точно такой же был у поручика Кноххе.
— Ну, ты перегибаешь. Командуют здесь не торгаши и заводчики, а военные — ты, я, маршал Рузд. Надо будет — устроим перемирие. И все дела, — возразил подпоручик Добз.
— Может, ты и прав…
В этот момент к горлу подкапрала Бразе подкатила горячая волна, и он едва успел перевеситься через бруствер. Офицеры обернулись на трубно-булькающий звук, посмотрели и ушли к блиндажу.
Облегченное тело подкапрала погрузилось в сон, а по пробуждении он дал себе зарок не связываться с незнакомым порошком — сны от него уж больно странные.
Когда подкапрал Бразе был еще маленьким, он любил слушать одну сказку. Там были такие слова: «Так бы и жил он…» Правда, в сказке дальше было так: «…трудом и миром». А какой мир у подкапрала? То-то и оно… Хотя труд, конечно, нелегкий. И послали его в разведку. Принял он из рук подпоручика Добза полстопки «незабудки» для храбрости и через бруствер, через Пояс — к серым.
Переползая от воронки к воронке, от одной кучи вздыбленной земли к другой, он замирал от каждого выстрела, от далекой вспышки и от мысли, что вот сейчас выглянет луна и ему или умирать, став еще одной малоприметной деталью Пояса, или лежать, лежать и лежать, выжидая момент, когда можно будет вернуться или двинуться вперед — и то, и другое страшно.
Ползти приходилось, не поднимая головы, надеясь, что движется он правильно. Ориентир — задранный ствол разбитой гаубицы. Место было основательно проутюженное, поэтому естественных укрытий не было, надежды на них — тоже. Подкапрал Бразе благословлял темноту. Она не только укрывала его, она скрывала от него оторванные руки и головы, развороченные тела, весь тот ужас, который едва промелькнул в его сознании от белого порошка. Не мог он видеть, но чувствовал локтями, коленями, животом страшные отравленные складки того, что когда-то было землей. В некоторых местах ощущение было такое, будто ползешь по огромному напильнику, раздирая одежду и кожу. Иногда он попадал в песчаные «лужи», которые засасывали его, и тогда, стараясь не шуметь, он выплывал, отталкиваясь от чего-то твердого под ногами, и боялся думать о том, что это могло быть.
Песчаные «лужи» кончились, и он с досадой обнаружил, что утопил автомат. Начал себя ощупывать и обнаружил в правом — незастегнутом — кармане песок. Двинулся вперед и замер — что-то обожгло ему руку. Проволока! И через несколько мгновений на него обрушились снаряды, мины и, кажется, двинулась газовая «стенка».
Подкапрал рывком надел противогаз, надвинул каску и, выставив остренькую пирамидку на ней навстречу смерти, замер, холодея от страха. Каждый раз, когда близкий разрыв снаряда подбрасывал его, он не думал, ему только представлялось, что вот и все, последний его миг пришел. Но разрывы то приближались, то отступали, а он был все еще жив. Бразе лежал с закрытыми глазами и не видел, как мутно-желтая при свете разрывов «стенка» перевалила через него, пройдя над старым, мутным уже «портретом» в трех метрах слева, потом над головой начали рваться надземные «дум-у». Они прихватывали кусочки почвы, части человеческих тел, оружие, собирая все это в комок метрах в пяти над землей, а потом эти комки падали, всегда разбиваясь при ударе о почву.
Не видел он и «попрыгунчиков», которые огненными тушканчиками прыгали по спрессованной взрывами, «утюгами», гусеницами земле, ища на ней свою мягкую жертву. Один такой прожег вздутую на спине шинель подкапрала и врезался в песчаную «лужу».
Этот ад продолжался минут десять; но подкапрал вел отсчет не временем, а собственной жизнью: жив… жив… опять жив… Наконец он поднял голову и увидел приближающуюся к нему «подкову дьявола». За неполных три месяца в окопах он всякого навидался, но об этом только слышал. Все остальное ясно — смерть. А это что? От человека оставались одежда и волосы. Больше ничего. И тогда подкапрал Бразе побежал, спасая свои двадцать два прожитых года.
