Ознакомительная версия.
Пожалуй, правильнее было бы назвать это голым черепом. Глазницы, правда, не пустовали, их до краев заполняла кромешная мгла, такая же черная и бездонная, какой Вольева представляла себе завесу затворников. Кости Похитителя Солнц испускали мертвенное сияние.
– Что бы я ни говорила раньше, – сказала Вольева, когда первый шок от увиденного прошел, а вернее, понизился до переносимого, – думаю, что ты уже придумал способ убить меня. Если, конечно, твоя цель заключается в этом.
– Ты не можешь знать, чего я хочу.
Когда он говорил, слова не звучали, но смысл удивительным образом доходил до Вольевой – как будто ее рассудок выхватывал его из молчания. Сложные челюсти Похитителя Солнц вообще не двигались. Ей вспомнилось, что устная речь не была у амарантийцев важным средством общения. Эта цивилизация развивалась на базе визуальных изображений. И эта база, надо полагать, была достаточно мощной, чтобы сохраниться даже после того, как Похититель Солнц покинул Ресургем и подверг свой народ трансформации столь радикальной, что по возвращении на родную планету они были приняты за крылатых богов.
– Зато я знаю, чего ты не хочешь, – сказала Вольева. – Ты не хочешь допустить, чтобы кто-нибудь помешал Силвесту достигнуть Цербера. Поэтому и решил нас уничтожить.
– Его миссия для меня исключительно важна, – признал Похититель Солнц, но тут же поправился: – Для нас. Для тех, кто выжил.
– Выжил после чего? – Может, это последний шанс достичь перемирия с ним. – Нет, постой-ка… Что еще вы могли пережить, кроме гибели амарантийского мира? Или речь о другом? Неужели ты нашел способ не умирать?
– Теперь ты знаешь, где я вошел в Силвеста. – Это был не вопрос, а скорее бесстрастное утверждение.
«Интересно, – подумала Вольева, – многое ли из наших рассуждений стало известно Похитителю Солнц?»
– Должно быть, в Завесе Ласкаля, – сказала она. – Только в этой версии я вижу хоть какой-то смысл.
– Там мы обрели убежище на девятьсот девяносто тысяч лет.
Совпадение было слишком явным, чтобы не придавать ему значения.
– То есть с того времени, как на Ресургеме погибло все живое?
– Да. – Это прозвучало в мозгу как зловещее шипение. – Завесы сделаны нами. Последняя отчаянная попытка нашей стаи, предпринятая уже после того, как оставшиеся на планете амарантийцы превратились в пепел.
– Не понимаю… Ласкаль рассказывал, да и сам Силвест обнаружил…
– От них скрыли истину. Ласкалю представили вымысел, вместо нас он увидел древнюю культуру, нисколько не схожую с нами. Настоящее предназначение завес осталось для него тайной. Ему показали приманку, которая могла пробудить интерес у других и привести их к нам.
Вольева поняла, как сработала ловушка. Ласкалю дали понять, что завесы представляют собой склады опасных технологий, которые человечество было бы совсем не прочь прибрать к рукам. Разве отказались бы люди от двигателей, позволяющих преодолевать скорость света, и тому подобного? Когда Ласкаль рассказал об этом Силвесту, тот, естественно, еще сильнее захотел проникнуть в завесу. Ему удалось получить поддержку всей демархистской общины Йеллоустона – в случае успеха экспедиции эта группировка получила бы невообразимое преимущество.
– Но если это ложь, – сказала Вольева, – то каково же настоящее предназначение завес?
– Триумвир Вольева, завесы нам нужны для того, чтобы прятаться за ними. – Казалось, Похититель Солнц играет с нею, наслаждаясь ее непониманием. – Это убежища. Области реконструированного пространства-времени, где мы можем жить не боясь.
– Не боясь кого?
– Тех, кто пережил Войну Рассвета. Тех, кого прозвали ингибиторами.
Вольева кивнула. Многого она еще не понимала, но одна вещь была вполне ясна. То, что рассказала Хоури – фрагменты странного сна, увиденного в ЦАПе, – очень походило на правду. Стажер запомнила далеко не все, многое она изложила не в правильной последовательности, но теперь стало очевидным: все это потому, что от Хоури ожидали понимания чего-то слишком огромного, слишком чуждого, слишком апокалиптического, – того, что ее разум был просто не в силах понять и сохранить. Ана сделала все от нее зависящее, но одного старания тут мало.
Теперь же Вольевой предлагали самой сложить фрагменты картины, вот только подход к этой задаче подразумевался совершенно другой.
О Войне Рассвета Хоури узнала от Мадемуазели, которая не хотела, чтобы Силвест добился успеха. А Похититель Солнц, напротив, всеми силами пытается этот успех обеспечить.
– Так что же происходит? – спросила Вольева. – Я догадываюсь, чем ты тут занимаешься. Задерживаешь меня. Знаешь, что я ужасно хочу получить ответы на кучу вопросов. Что ж, будь по-твоему.
Похититель Солнц молча ждал, когда Вольева начнет спрашивать. Задав множество вопросов и получив ответы, Вольева решила, что трата одного патрона будет оправданной. Она выстрелила в дисплей, и огромный стеклянный шар разлетелся на миллиард осколков. В этом же взрыве исчезло и лицо Похитителя Солнц.
Хоури и Паскаль шли кружным путем к лазарету, избегая лифтов и недавно отремонтированных коридоров, по которым легко могли передвигаться роботы. Обе держали оружие на изготовку, предпочитая палить во все, что казалось хоть немного подозрительным; доставалось и невинным теням, и пятнам на стенах.
– И что, он совсем никак не предупредил, что хочет отправиться на Цербер? – спросила Хоури.
– Нет. Он не собирался уходить так внезапно. Вернее, вчера мне что-то показалось, но я постаралась его отговорить.
– А что теперь ты о нем думаешь?
– Что ты хочешь услышать? Он мой муж, и мы любим друг друга. – Сказав это, Паскаль чуть не упала; Хоури едва успела ее подхватить. Паскаль смахнула слезы с покрасневших глаз. – Ненавижу его за то, что он сделал. На моем месте и ты ненавидела бы. И я не понимаю его… но все равно люблю. Постоянно думаю: а вдруг он уже умер? Это ведь возможно, да? А если и нет, то где гарантия, что я его увижу?
– Там, куда он отправился, не слишком безопасно, – произнесла Хоури и тут же подумала: но намного ли опаснее, чем сейчас на корабле?
– Да, я знаю. Думаю, он даже не подозревает, какой опасности подвергает и себя, и всех нас.
– Твой муж – не какой-нибудь безвестный обыватель. Это сам Силвест! – Хоури напомнила спутнице, что до сих пор жизнь Силвеста представляла собой череду невообразимых удач. – Было бы странно, если бы фортуна покинула его в тот час, когда до цели всей его жизни рукой подать. Вдобавок он ловкач каких поискать – есть шанс, что и на этот раз выкарабкается.
Панегирик хоть и немного, но успокоил Паскаль.
Только после этого Хоури рассказала ей о гибели Хегази и о том, что корабль, по всей вероятности, вознамерился уничтожить всех, кто еще остался на борту.
– Садзаки здесь не должно быть, – сказала Паскаль. – Я хочу сказать, что у него есть дело поважнее, чем валяться в лазарете. Ведь Дэн не знает, как добраться до Цербера. Поэтому он нуждается в помощи кого-то из вас.
– Вот и Вольева так думает.
– Зачем же мы сюда пришли?
– Видимо, Илиа ждет подтверждения своих предположений.
Хоури сильным толчком отворила дверь, ведущую в лазарет из частично затопленного короткого коридора. Одновременно она успела отвесить ловкий пинок крысе, очутившейся на пороге. В клинике стоял необычный запах. Ана сразу насторожилась.
– Паскаль, что-то здесь не так.
– А что полагается говорить в таких случаях? «Иди, я прикрою»? – Паскаль держала маломощный лучевик наперевес, причем выглядела так, будто не была уверена в своем умении с ним обращаться.
– Да, – кивнула Хоури. – Прикрой меня. Совсем неплохая мысль.
Она двинулась вперед, водя перед собой стволом плазмобоя.
Когда Хоури вошла в лазарет, тот отреагировал на ее присутствие, усилив освещение. Хоури в свое время навещала здесь раненую Вольеву; она считала, что неплохо запомнила планировку.
Прежде всего она взглянула на кровать, где должен был лежать Садзаки. Над изголовьем висел набор шарнирных и откидных медицинских сервомеханизмов – этакая стальная рука с множеством когтистых пальцев. И все они были покрыты кровью. Успевшая загустеть, она напоминала восковые натеки.
– Паскаль, не надо сюда…
Но Паскаль уже успела увидеть то, что лежало на кровати под инструментами. Постель тоже была в крови. Разглядеть, где кончался Садзаки, а где начинались его выпотрошенные внутренности, представлялось почти невозможным. Он чем-то напоминал капитана, но вместо серебряного цвета здесь господствовал красный. Как будто художник нарисовал на одну и ту же тему две картины, но в разных тонах. Две половины одного страшного диптиха.
Грудь трупа была раздута, она высоко вздымалась над постелью, будто по телу Садзаки бежали гальванические токи. Но сама грудная клетка была разодрана. На дне рваной раны, тянувшейся от грудины до лобка, запекалась кровь; как будто чудовищная ручища разорвала Садзаки почти пополам и вытащила все внутренности. Скорее всего, так и было.
Ознакомительная версия.
