Ознакомительная версия.
Голос отца шелестел, как струйка песка на дне вентиляционной шахты.
– Я потерял одного сына… Я не могу потерять другого…
Саня, подумал Ивар. Опасно заскрипела щеколда, он поспешил глубоко вдохнуть и сказать себе как можно тверже: нет.
– Нет, – шепотом сказал Барракуда. – Я не могу, Онов… За моей спиной люди, я не могу рисковать… Ты – плохой заложник. Я уважаю твое желание пожертвовать собой – но не с моей помощью, Онов.
Командор молчал; казалось, что он не в состоянии понять обращенные к нему слова.
– Ребенку ничего не грозит, – сказал Барракуда громче. – Ему ничего не грозит, если ты исполнишь обещание…
– Я исполню обещание… – эхом отозвался Онов.
– …и получишь ребенка обратно. Если я отдам его сейчас… Никакое честное слово не защитит тигардов.
– Я клянусь! – голос Командора сорвался на хрип. – Я клянусь святыней…
– Ты не веришь в святыни.
– Я клянусь жизнью… Ивара!
– Она в безопасности. Не трать времени, Онов… Возвращайся… и поспеши. Это жизнь и смерть… Поверь, это единственный выход. Для нас обоих.
Лицо Онова странно дернулось. Сквозь страх и стыд, сквозь боль за отца Ивар ощутил вдруг жалость, острую, как нож.
– Кай… – тихо, жалобно прошептал Командор. – Я умоляю…
Ноги его согнулись. Ивар зажмурил глаза, и в наступившей для него темноте колени отца глухо ударились о пол.
…Рука Барракуды оттолкнула Ивара к двери, полуослепший от слез, он ткнулся в прохладную обшивку, отшатнулся, за его спиной рыдал и проклинал отец, проклинал и снова молил – Ивара схватили чьи-то руки, потащили прочь. Отрешенно глядя сквозь обступившие его бледные лица, Ивар страстно пожелал оказаться за зеленой скатертью под голубым шатром.
…Они играли в трехмерную «войнушку», Ивар и Саня; палили пушки, и пахло порохом – а в воображении Ивара порох источал запах жженой синтетики. После полутора часов баталии девятилетний брат наголову разбил армии пятилетнего, и потрясенный поражением Ивар не выдержал и разревелся.
И еще ревел, глядя, как загадочно улыбается мама. И еще ревел, когда она все с той же загадочной улыбкой извлекла из-за шкафа целую и невредимую, предусмотрительно запрятанную дивизию Иварова войска, и доверительно сообщила новое для младшего сына слово – «резерв»…
Слезы на Иваровых глазах не успели еще высохнуть – а волна восторга, свирепой полководческой радости уже захлестнула его по самую макушку. И хлопал глазами удивленный Саня – он-то ведь большой, должен знать, что такое этот резе…. зере… «резерв»!..
Ивар проснулся – в темноте, в замкнутом пространстве; у него в душе не осталось резервов. Ни капельки.
* * *
…А если фонарик погаснет?!
Ивар плавал в полусне-полубреду; вокруг него покачивались звезды, нет – не звезды, фонарики в мертвых руках… Он висел посреди космоса, нагой, скорчившийся, белый от холода, ни верха, ни низа, ледяные сияющие россыпи – и пустота…
Отчаявшись, он прошептал непослушными губами – «мама».
Космос плавно качнулся.
– Мама… Мама!..
Он по-прежнему висел посреди пустоты, но не черной и враждебной – темно-красной, теплой, бесконечно спокойной. Умиротворение и покой. Полная защищенность. Он плывет в пустоте, прорезанной пульсирующими кровеносными сосудами – расслабленный, все такой же нагой, все такой же скорчившийся и слабый – но бесконечно счастливый, потому что любовь, совершенно осязаемая любовь обнимает его теплой пушистой шерстью, заключает в кокон…
Космос.
Надолго ли хватит фонарика?..
Он глубоко вздохнул, приходя в себя.
– …Прародина – для всех?
Серьезный парень с подносом в руках – тот, что приносил Ивару еду – удивленно обернулся от двери.
– Я хотел спросить… Прародина – она для всех? Или… только для тигардов?
Парень задумался. Пожал плечами, ответил, глядя в сторону:
– У всякого есть мать… Но не у всех одна мать, правильно?..
…Мама!..
Перебивая дорогое воспоминание, проплыла по дну памяти восьминогая тень-паук. Два переплетенных тела в метре над полом. «Ивар, пойми…»
– Выведи меня отсюда, – попросил он шепотом.
Серьезный парень чуть не выронил поднос.
– Выведи, – повторил Ивар тихо. – Постарайся… Улетим вместе в Город, ты пойми, Город никогда не простит… Здесь уже всем конец… Спаси меня – спасешься сам…
Ивар сознавал бесполезность своих слов – и все же говорил. Без надежды.
Парень вдруг улыбнулся – без злобы, открыто:
– Тебе не понять…
Повернулся и вышел.
Ивару не понять.
…Неужели они не боятся? Им действительно легче умереть, чем расстаться со своими драгоценными… камнями… обычаями?!
…Женщина, молодая, легкая, идет прочь, лица не видно, только подрагивают в такт шагам тяжелые косы на плечах… А над ней синее-синее, невозможно синее, горящее синим, слепящее глаза, тепло на щеках – солнце, а она уходит, касаясь травы оборками цветного платья, догнать бы, догнать бы, догнать…
Ее догоняет мальчик. Как был – в простреленном комбинезоне, в запекшейся крови…
Всего лишь щелчок открывающейся двери – а уже ясно, кто вошел.
– Нету никакой Прародины, – сказал Ивар в стену.
Барракуда не ответил.
– Нету Прародины! Зря только… переводите капсулы. Умер – нету!..
Барракуда тяжело опустился на откидную кровать. Теперь Ивару видна была опущенная голова с редеющими на макушке волосами. Человек, поставивший на колени его отца…
– Я ненавижу вас, – сказал Ивар шепотом. – По-настоящему ненавижу. Вам лучше убить меня, если не хотите, чтобы потом…
Он запнулся. Любая угроза, произнесенная вслух, казалась ему слабой, неубедительной, а главное – недостаточной.
Барракуда вздохнул:
– Знаешь что… Говори мне «ты». А то как-то ненатурально получается…
Ивар молчал, сбитый с толку.
– Мне все говорят «ты»… Ты заметил?
Он усмехнулся. Его круглые глаза уже не казались такими выпуклыми – провалились под брови, в черные ямы.
– Помнишь, я говорил тебе… Там, возле Камня… Что твой отец – достойный человек?
Ивар всхлипнул.
– Так вот… Ты – сын достойного человека, Ивар. И пойми… ЧТО ты для него.
Великое сокровище… Мальчишка. Ради мальчишки – на немыслимое унижение…
– Наверное, я для него – сын, – отозвался Ивар тихо. – А вот для вас… разменная монета. Товар на торгах.
– Да, – Барракуда потеребил полоску усов, – да… Но можешь гордиться, потому что ценой тебя я покупаю… Не сумею объяснить. Бесконечно ценную вещь.
Ивар криво усмехнулся. Что может быть ценнее жизни?..
Фонарик Ванины еще светит, а вот Саня… От него ничего не осталось. Совсем ничего, подумал он, и мысль оказалась совершенно невыносимой.
Ознакомительная версия.
