Я и сам не знал, почему решил остановиться возле юной попрошайки. Я все равно не мог помочь ей, но, видимо, желание лишний раз убедиться в этом было сильнее меня. Значит, я все еще — человек. Только человеку присуща мазохистская склонность бередить заживающую рану.
— У тебя действительно умерла мама? — спросил я девчонку.
Она с вызовом глянула мне в глаза.
— Если вы не верите, то зачем остановились? Шли бы своей дорогой, как все!..
Ого, а ты, оказывается, ершистая девочка. Впрочем, в твоем положении это единственное — что тебе остается.
— Извини, — сказал я. — Согласен, я ляпнул чушь. Лучше задам тебе другой вопрос. Чем конкретно я мог бы тебе помочь?
Девчонка пожала худыми плечиками:
— Известно, чем... Подайте, сколько можете, и все такое...
— А если я способен на нечто большее? — прищурился я.
В ее глазах не появилось ни удивления, ни радости, ни страха. Только огромная усталость, какая обычно скапливается в душе годам этак к пятидесяти.
— А если я скажу тебе, что могу исполнить твое любое желание, чего бы ты у меня попросила? — продолжал я.
Злобная усмешка исказила ее лицо:
— Да идите вы!.. В гробу я видала таких прикольщиков, как вы!
— А ты не очень-то вежлива, — заметил я. — И к тому же, я — не прикольщик. Я ведь — почти что бог.
Она критически оглядела меня с головы до ног и устало оперлась плечиком на стену.
— Да? Что-то вы не похожи на Господа.
— А, по-твоему, я должен был явиться к тебе со сверкающим нимбом над головой и в сопровождении стаи ангелов? — усмехнулся я. — Боюсь, нам с тобой тогда просто не дали бы поговорить падкие на зрелища зеваки...
— Да ладно вам пороть ерунду, — сказала она, озираясь явно в поисках милиции — видимо, в голове ее в этот момент всплыли газетные статьи о том, как время от времени попрошаек-подростков похищает мафия, занимающаяся подпольной продажей человеческих органов для трансплантаций. — Никакого бога на свете вовсе нет, если хотите знать.
— Разумеется, — невозмутимо сказал я. — К тому же, я и не претендую на роль Всевышнего. Я не сотворял мир. И так получилось, что из всех качеств божьих мне досталось только всемогущество. Понимаешь? Возможность творить чудеса — любые.
Девчонка исподлобья покосилась на меня и отвернулась.
Потом тихо проговорила:
— Что ж, тогда сделайте какое-нибудь чудо, чтобы я поверила.
Сердце мое больно сжалось на миг.
Она была еще совсем ребенком, раз даже горе не убедило ее в том, что мир безжалостен и в нем не места чудесам.
— Ага, вот мы и вернулись к тому, с чего начался наш разговор. Так чего ты все-таки хотела бы — пусть даже в качестве проверки?
— А угадайте с трех раз!
— Милая моя незнакомка, — укоризненно сказал я. — Да знаю я прекрасно, чего ты хочешь. Ты хочешь, чтобы твоя мама вернулась с того света так, будто ничего с ней не произошло. Живой и здоровой. Так ведь?
С каждым моим словом девчонка все больше бледнела и вжималась спиной в стену.
— В принципе, твое желание понятно и объяснимо, — безжалостно продолжал я. — На твоем месте любой захотел бы этого. В принципе, я мог бы воскресить твою маму. Но есть одна небольшая загвоздка...
Я старательно выдержал паузу, чтобы она спросила:
— Какая?
— Понимаешь, мой чудесный дар ограничен одним условием. Чтобы твоя мама ожила, я должен убить кого-то другого. Ну и кого, по-твоему, я должен отправить на тот свет?
Она задумалась лишь на секунду.
— А вы разве сами не видите? Да их полным-полно вокруг! Вот, посмотрите! — Она обвела широким жестом людской поток в переходе. — Девяносто девять процентов из этой толпы — подонки, сволочи и гады! Я стою тут уже пятый день! И знаете, сколько человек откликнулись на мою надпись на картонке? По пальцам можно пересчитать!..
— По-твоему, это сплошные негодяи? — возразил я. — Они просто не верят надписи на твоей картонке. Ведь в газетах пишут, что в метро просят милостыню исключительно мошенники. Что существует специальная мафия, которая заставляет стариков и инвалидов добывать таким способом деньги. И это тоже — правда.
Девчонка угрюмо слушала меня, опустив голову. А потом сказала:
— Вот и накажите этих гадов! Убейте кого-нибудь из них вместо мамы! Если вы действительно можете все...
— Нет, — сказал я с невольной горечью. — Я этого не сделаю.
— Но почему? — удивилась она.
— Потому что каждый имеет право жить, — сказал я. — Даже самый гнусный преступник. И я не хочу творить чудеса ценой чьей-то жизни...
Она вдруг сделала шаг вперед и попыталась ударить меня по щеке, но я вовремя перехватил ее руку. Глаза ее запылали искренней ненавистью.
— Ну и убирайся тогда на все четыре стороны! — выкрикнула девочка. — Пошел на …! Тоже мне, Господь нашелся! Ты вовсе не Бог! Потому что Бог должен любить людей и помогать им!
— С какой это стати? — ворчливо осведомился я. — Никому я ничего не обязан и не должен, понятно?
— А тогда на хрена ты вообще нужен? — вдруг спросила девчонка и, прежде чем я успел ответить, повернулась и, ссутулив угловатые плечики, побрела прочь по переходу.
«Постой! — хотел крикнуть я ей вслед. — Постой же! Ты же не дослушала меня! Думаешь, мне легко — видеть, как сука-жизнь ежеминутно и ежечасно втаптывает людей в грязь, перемалывает своими челюстями их судьбы, а я, способный изменить все одним словом — вынужден носить в себе проклятое всемогущество, как женщина — переношенный плод, и не сметь его применить?!»...
И я хотел броситься за ней вслед, догнать и прижать к себе, потому что этой девчонкой была не кто иная, как моя сестра Алка. Во всяком случае, лицо у моей собеседницы было точно Алкино. Такое, каким оно было в тот год, когда мы с ней потеряли родителей.
Но ноги мои напрочь отказались повиноваться, они становились все мягче и мягче, словно были пластилиновыми. Я с ужасом посмотрел на них и обнаружил, что вместо ног у меня действительно какие-то бесформенные столбы глиняного цвета и что они неуклонно растут, вознося меня кверху, и вот я уже достал головой высокий потолок, и он разлетелся на кусочки, не в силах держать напор прущей из меня энергии, и вот уже я стал стремительно возвышаться над городом, словно поднимался куда-то ввысь на невидимом лифте, и под ложечкой поселился ледяной страх, когда я осознал, что с каждым новым метром моего роста увеличивается вероятность того, что мои глиняные ноги не выдержат многотонного веса, и тогда я, такой большой и одновременно такой нелепый, обрушусь с огромной высоты на город, успевший превратиться в людской муравейник, и тысячи, миллионы жизней, оборвутся в один миг, но я уже не успею загадать свое самое заветное желание...
Я в ужасе завопил — и проснулся.
