"Любовь, - подумал он, - и есть то, что исцеляет нас в этом творении разбитых миров. Не слова. Слова - гулкая пустота. Исцеляет любовь, заключенная в них".
Философ подставил лицо ветру, чтобы ощутить вкус пены, и продолжал разговор с собой из глубины сердца.
"Таким образом, мы - целители, разве не так? Потому что любовь нужна не меньше, чем Чарм. Да, каждый из нас - целитель, потому что все мы раненые".
Он заглянул себе в душу, оценивая потери прошлого, которые надо будет запомнить. Подергивая бороду, он говорил, заполняя эту пустоту, и слова создавали в нем тепло, как излучение одинокой звезды.
- Одинокое в ветре своего танца, человечество представляется мне очень похожим на старого целителя на осыпи горного склона под безучастным простором безбрежного неба. Вся его душа парит в его заклинаниях. - Он вздохнул: - И чему же мы должны посвятить беспомощность этого танца, Бульдог? Чему? И я тебе скажу, друг мой: этой болью незнания, этой попыткой узнать и понять горе жизни мы познаем крайности любви.
Тиви с нежностью смотрела ему вслед, видя, как он разговаривает сам с собой, и рада была, что он так прямо воспринял тот совет, что дал ей. Снова ощутив благодарность за его дружбу, она коснулась талисманных бус у себя на шее, которые он ей дал, и они помогли ей пробудить в себе нежность после стольких тяжелых страданий.
Мысли ее вернулись к Дриву, и она задумалась, на что будет похожа их жизнь.
Пройдет еще день, и герцог встанет исцеленный, избавленный от всех ран, нанесенных Поездом Боли. Но пока что он странствует далеко от своего бесчувственного тела. В горячечном полете он опоясывает мир и снова ищет Габагалус. Ночь накрыла дальний край, и он видит под собой только светящееся море, глянцевое от света планет и звездного дыма.
На дневной стороне он летел среди растрепанных ветром облаков над священной вершиной Плавающего Камня. Сожженные поля в тени висящей горы уже оживали искрами зелени, исцеленные чармовой водой.
Проплывали луга, иногда мелькала степная деревушка, плавающая в спокойном море зелени. Далеко сверкали цепи мелей, приливных луж и морского горизонта. Уходили торжественно назад Сухие Болота с виноградниками, пастельными хижинами и небесными пристанями, возносящимися в облака вместе с торговыми дирижаблями.
Старый Черепок, колоссальный гранитный порт на мысах Мирдата, не терял времени, и обрушенные змеедемонами знаменитые спиральные башни уже стояли в лесах. Дрив не стал осматривать восстановительные работы, потому что ему не терпелось снова увидеть свою столицу.
Плавающий над изгибающимися грядами джунглей и облачными лесами Укса, Дорзен разбрасывал свет куполами минаретов и висячими лентами мостовых. Но герцог не успел приблизиться, как его позвал тихий настойчивый голос:
- Дрив...
Он очнулся навстречу ласковой улыбке Тиви. Ее руки, обветренные, как камни, соединились с его руками. Все узоры боли, все черные потеки на душе смыл Чарм.
Но он помнил.
Небо и земля, громоздящиеся в мучительной дороге в ад, не уходили из каких-то далеких глубин сознания, куда никогда не достает свет талисманов.
Он помнил. Путь в ад был очень медленным и с многими объездными путями в сознании. Конечно, дорогу надо будет починить, потому что она усеяна дырами пустых желаний и погибшей любви...
- Дрив, очнись! - настойчиво и нежно позвала Тиви.
На изможденном лице проступило понимание, и он заставил себя приподняться на локтях и осмотреться. Дневной свет дышал жемчужными волнами сквозь дрожащую парусину палатки. Колдовская ткань собирала первый Чарм нарождающегося дня. Сон закончился. Дрив собрал весь Чарм, который могло удержать тело. С этой минуты лечение требовало его сознания; дальше только он мог лечить себя.
Тиви помогла ему сесть, и он смотрел на нее, мгновение не узнавая, удивляясь, как изменил ее Чарм. Теперь это была не уличная мышь его снов, но близкая незнакомка со спокойной красотой, которая пряталась прежде под грязью и отчаянием. Он изучал ее черты, казавшиеся такими знакомыми подбородок с ямочкой, кроличий прикус, густые брови, - и снова узнавание поставило его в центр жизни, в соприкосновение с той осью, которую мудрецы зовут предназначением. Рядом с Тиви он ощутил покой, расширяющий свои счастливые пределы. Он знал, что если закроет глаза, то провидением увидит это наверняка, но не мог оторвать он нее взгляда. Она притянула его к себе.
- Мы больше никогда не расстанемся, - шепнул он.
- Никогда.
Он отделился от нее, сильный, с прояснившимся разумом, и приложил ладонь к ее щеке.
- Мы много мелких смертей пережили порознь, Тиви, - сказал он, глядя ей в глаза, желая увериться, что понимает ее помимо Чарма. - Ты действительно думаешь, что мы можем прожить вместе долгую жизнь?
Ее объятие ответило ему без слов.
Через час они отбыли из Гнилого Болота, обнявшись, в ветровом крейсере, который вел сам Дрив. Корабль поднял их высоко над мелодичными островами и холмами Ирта. Он шел в чистом небе на автопилоте, и они стояли у леера, сияя счастливыми от свежего ветра лицами.
В этом мирном полете они поделились друг с другом всем, что знали и чего боялись. И только когда расцепились их сомкнутые любовью тела и они вылетели в сумерки и повернулись убегать от наступающей алой ночи, только тогда они поделились тем, что боялись знать.
- Что нас свело вместе? - спросила Тиви, сидя рядом с ним на скамье пилота. Их руки лежали на штурвале. У Тиви на шее блестела лента наговорных камней, оттачивающих ясность разума. Под их действием слова и мысли у нее двигались по-другому. - Это Чарм?
- Нет, не Чарм, - сонно прошептал Дрив, подняв лицо к вышитому золотом небу. - Не Чарм. Судьба.
- А что такое судьба?
- Я не Бульдог, - ответил он, глядя на нее уголком улыбающегося глаза. - У меня нет правильных ответов на такие вопросы.
- Ладно, а что ты сам думаешь? - спросила она, подставив щеку ароматному бризу.
- Узор, сплетаемый светом Извечной Звезды. - Он оглянулся на преследующий их пылающий закат. - Тени небес... не знаю. Или то, чем мы были, пока были светом, пока не остыли в тела.
- Значит, мы были знакомы на небесах. - Это ей было приятно, и она дала ему это понять поцелуем. Он стиснул ее руку с неистовой нежностью.
- Что я боюсь знать - это что нас развело на Ирте. Сделало пэром и беспризорницей. Что разбивает свет на привилегии и нищету? Ни один мудрец не мог мне этого удовлетворительно объяснить.
Тиви не сразу высказала очевидное:
- Вина в нас самих. "Пэры шепчутся с пэрами", - разве не так гласит старая пословица? И бесчармовые никогда не слышат, что они говорят. Мы держимся отдельно друг от друга.
