Толпа завизжала, снова обозначились потасовки.
— Идти на прорыв — глупо, — продолжал Коротков, — душ невинных много погубим, да и постреляют нас. Супротив винтовки с когтями да зубами не попрешь. А выть в общей стае, как велят «пришлые», заманчиво, да только непонятно, под чью дудку выть будем. Этот Гнашевич поет сладко да стелет гладко, а как отдуваться — так нам, а его и след простыл, помните, как летом-то было? Я вот что думаю, братия, если мы с людями по-человечески, так и они с нами так же. Тута ко мне поп ихний приходил, да вы его знаете, Иоанном кличут. Так он говорит, что все мы твари божьи, и раз решил нас Бог обличьем звериным наделить, то и жить мы должны, как звери свободные, а не в клетях, света солнечного лишенных. Я этому попу верю, а «пришлым» нет, хочь они с Америк, Африк разных к нам понаехали. За то, что клетки отомкнули, спасибо, а что дальше делать, мы уж сами порешим. Верно говорю? Так вот, я так смекаю: пока в убивствах мы не виновные, не за что нас человекам обижать. Нет нашей вины в обличье нынешнем нашем, а ежели и есть, то самому Богу нас судить, а перед судом человеческим мы чисты. А ежели кто и напроказил, то, можно считать, свое уже здесь отсидел и муку во время опытов медицинских принял. Так вот, пошлем попа этого к людям, которые за забором, пущай нас отсюда вывозят. В Сибирь, в степь, еще куда, Рассея, она большая, прокормимся. Тогда и эти, заложники, целы останутся. А ежели есть желание у этого Гнашевича с человеками силами потягаться, так пусть и тягается, но без нас, верно говорю?
Толпа взревела, какой-то крупный мускулистый самец метнулся было на крышу фуры, но ему крепко врезал по мордам Коротков-младший. А Коротков-дед тем временем продолжал:
— Вот мне Гнашевич этот говорит, веди, мол, ко мне попа этого, мы его сейчас терзать будем. А за что, спрашивается, терзать, за что мучить? Он детишек воспитывает, нас в клетках без божьего слова не оставлял. Ну что, посылаем попа этим… парламентером?
Стая разом завыла.
— Я сейчас свихнусь, — пообещал Дзюба.
Это была страшная битва! Не бой, не драка, не схватка, а именно битва, когда глаза твои наливаются кровью и не думаешь ни о чем больше, кроме как о горле врага, в которое хочешь вцепиться зубами и разодрать его, ощутив на губах ни с чем не сравнимый вкус теплой крови.
Наверное, теперь уже никто не скажет, почему Гнашевич и звери, послушные ему, решили не идти на прорыв, а напали на зверей, отбившихся от общей стаи. И почему они не взяли оружия? Решили наказать «отказников» в честной битве, показать, кто настоящий зверь, чьи инстинкты сильнее? Решили заставить «отказников» подчиниться? Или просто Гнашевич хотел забрать заложников, а восставшая стая под влиянием мудрых речей Короткова-старшего воспротивилась?
Как бы там ни было, звери вступили в битву, в битву, где нет компромиссов, где поверженный враг не может рассчитывать на пощаду, на милосердие. Две стаи схлестнулись с воем и хрипом, и даже старик Коротков с воплем кинулся на спину рыжему зверобизяну и вцепился ему в загривок золотыми протезами.
Васинцов разглядел своего врага сразу, вот ведь как бывает, гора с горой не сходится, а человек с человеком, вернее, человек со зверем… Здоровый чикатил, приземистый, мускулистый, заросший шерстью до бровей. Надо же, Количко Виктор Дмитрич, бывший тренер по боксу из небольшого подмосковного городка, взятый «грифами» еще год назад, побежденный Коричем в честной битве за стаю. Что, реванша хочешь? Получи! Они сплелись в клубок, Васинцов оказался сверху, локтем левой руки умело блокировал пасть противника, а пальцами правой вцепился в глаз зверя. Под пальцем противно чвакнуло, зверь взвыл. Что, не любишь, тварюга? Рядом Юдин сжимал своими лапищами горло крупного чикатилы, а Дзюба с окровавленным лицом отбивался от молодого зверобизяна. Да, плохо бы пришлось капитану, не подоспей ему на помощь Коротков-младший, да и остальных «отступников» ждала незавидная участь, противник оказался явно сильнее, но тут…
Они появились словно ниоткуда, крупные самцы, заросшие густой шерстью, числом не меньше полусотни. «Снежники», — догадался Васинцов по горящим в полумраке глазам. Разглядывать вновь пришедших ему было некогда, новый противник оказался очень силен, а силы таяли с каждой минутой. «Снежники», как по команде, вступили в битву, мощной стеной навалясь на врага. Один из них легко оторвал от Васинцова зверобизяна, уже прокусившего майору плечо, и, ухватив за лапу, с размаху оглоушил его о стену.
Через несколько минут все было кончено, раздался скорбный вой, часть нападавших спаслась бегством, остальные остались валяться на бетоне в живописных позах.
— Деда, деда, — громко плакал Олег Иванович Коротков, размазывая крупные слезы по заросшим шерстью щекам. На коленях его лежала голова старика Михеича, шикарный протез он, видно, потерял в своей последней битве, а широко открытые глаза его, уже начинавшие тускнеть, как-то по-человечески грустно смотрели в потолок.
Один из «снежников», крупная особь с серебристой шерстью, забрызганной кровью, подошел к Васинцову, внимательно глянул ему в глаза и, с трудом выговаривая слова, сообщил:
— «Пришлые» хотят уйти, они направляются к вертолету, у них ваш священник, — сказал он, старательно выговаривая шипящие звуки, было заметно, что человеческая речь ему дается с трудом.
— Отец Иоанн? Гнашевич схватил его?
— Да, Гнашевич и другие, поторопитесь.
— У нас нет оружия.
— Оружие вы найдете в достатке в оружейной комнате.
— Но она закрыта.
— Нет уже, поторопитесь…
В «оружейке» уже вовсю орудовал Корич, он был обнажен до пояса, всю грудь и спину его украшали синяки и кровоподтеки, да и со лба сочилась кровь.
— Вот, блин, — сказал он, не прекращая запихивать магазины в карманы «броника», — цирк они решили устроить, выпустили на меня такую здоровенную зверобизянищу, думал, хана! Спасибо, эти «снежники» подоспели, отбили.
Васинцов увидел на полке «переговорник», глянул на индикатор зарядки и быстро настроился на нужную волну:
— Кайметов, слышишь меня? Потом объясню. Быстро все на вертолетную площадку, хоть «стрингером» сбивайте, но ни одна машина улететь не должна.
Вертолет по инерции продолжал вращать лопастями, хвост его загнулся вверх и вперед, наподобие скорпионьего, откуда-то из двигателя валил черный дым. Вторая машина, осев на брюхо, горела гораздо бойчее, чуть дальше, около «уазика» с распахнутыми дверями валялось несколько тел. Возле них, широко расставив ноги, стояли полдюжины бойцов в черных беретах.
— Классный выстрел, — похвалил Васинцов Пашку. — Твоя работа?
— Мой первый, — сказал Пашка, бросая трубу «Мухи» на бетон, — а второй вон его.
