А я, дождавшись истощения первых эмоций, выждав время, когда одуревшие папаши расползлись по каютам, отправился навестить Липу. Липа радостно бросился в мои объятия. Горшки с лианами стояли под живительным потоком лучей специально устроенного Рубиком искусственного солнышка; патронташ висел на специальном крючке — Верный прав, Липа угнездился.
— Подарёный! — всхлипнул Липа от избытка чувств. — Ты на своего-то посмотри, он тебя заждался!
— Как — своего? — изумился я.
— Ну посмотри, видишь, как он листики складывает? Совсем как ты.
— Я? Листики?
— Нет! Ты — щупальца, а он — листики.
— Ну да… — с сомнением сказал я. — А другие не так складывают?
— Да ты взгляни: этот — Орла, видишь, ствол какой разлапистый, и листья торчком. А этот — мой, сразу растро; лся и теперь тремя головами растёт.
Вообще-то я не видел такой уж большой разницы в лианах, но мой, вроде бы, и посимпатичней, и как-то родней, что ли. Я погладил его рукой. И впрямь, мохнатый и щекочется. Вот! Обвился вокруг руки!
— Не пускает! — объявил Липа. — Чует родную кровь. Ты его полей — отвлечётся, тогда и удерёшь, а то так и будет держать. — Он подал мне сосудик с водой. Ну, полил я. Точно! Развязался и стал пить.
— Ты, Подарёный, его теперь поливать должен, — озабоченным басом сказал Липа. — А то он зачахнет без любви родителя. Трижды в день изволь сюда, на кормление! И мне полегче будет. Я своего кормить буду, а Орёл — своего.
— И как Орёл? Согласен?
— Ну! Он-то горд! Поливать будет, а не то мы с малышом мигом в патронташ — и в рубку!
— Нет, Липа, ты этого не сделаешь?! Полыба удавится.
— Ещё бы. Ему-то не досталось. Идём, сделаем семейную фотографию на память. Какие-то ещё они вырастут?
* * *
Какие вырастут? — Это уже видно. Ну, пополивал я своего всего-то несколько периодов, так он бутоны выбросил!
— Липа! Гляди, бутоны!
— Ой! Подарёный, неужели они выросли? — заверещал Липа. — Вот это да! А я ведь только через неделю бы родил, если бы не растро; лся! А теперь у меня и детишек трое, и отцов сразу два! Ты посмотри, и у этих бутоны: вот, у тебя два, у Орла — два, а у меня — целых три бутончика! Скоро волосатые яйца будем собирать.
Я расстроился.
— Знаешь, Липа, а ведь из яиц птицы киви не выводятся. Это просто плоды. Всученый теперь из таких самогон делает. Ну, ту жидкость, для веселья, помнишь, мы тогда плодов наелись? А в термостатах яйца хранят только для того, чтобы не бродили и не портились.
— Что? Это из ваших яиц птицы киви не выводятся, а мне внуки нужны! Из наших яиц — выведутся! Не дам их в термостат, пусть сами лианы разбираются, плоды у них там, или внуки! А Всученого я теперь и на порог не пущу. Как он смеет наших родственников превращать в самогон?
* * *
Оказывается, Всученый мечтал. Его запасы были арестованы бдительным Верным, и Всученый очень рвался в оранжерею: посмотреть на урожай. А урожай уже образовался: маленькие коричневые мохнатые пупырышки. Лианы стали поспокойнее, не цеплялись за руки и задумчиво пили воду. А я поражался. Ведь актинидия — растение двудомное! А у нас на всех трёх — плоды! Кто же теперь отец?
Мы с Липой стерегли лианы постоянно: Всученый, похоже, не мыслил жизни без наших внуков.
Верный гонялся за ним, давал бесконечные лекарства и загружал общественно-полезным трудом. Это было нетрудно: мы, наконец, добрались до планеты. Она оказалась не для нас с Всученым — какая-то из геологических. Рубик с Орлом сидели там без отрыва, и Орёл забросил своего. Пришлось нам с Липой его поливать, но он не обиделся, принял меня в отчимы и даже погладил листиками.
Всученый метался с корабля на планету с инструментами: Орёл увлёкся, решил приспособить планету для колонизации нашими потомками, и производил необходимые изменения: почву строил, водоснабжение и прочее, а брюзжащий Полыба пыхтел над изменением звёздной температуры, чтобы излучение соответствовало звезде ХО-1077 и не вредило деткам. Гуманитарии, оказавшиеся без работы, использовались как чернорабочие: Мяфа наращивал биомассу почвенных организмов (всунул туда своих лисичек), а Бяда строил монументальные колонны для лиан — чтобы было, что обвить.
Плоды созрели. Семь волосатых больших яиц. Сплю, значит, я, снится мне Великое Научное Открытие, и тут влетает Липа.
— Подарёный! — кричит. — Они шевелятся! Птицы киви вылупляться начали!
Бежим в оранжерею по коридору — дверь открыта.
— Ой! Подарёный! — шепчет в ужасе Липа. — Я, честное слово, её закрывал!
Ну конечно! Всученый залез в оранжерею и сорвал одно яйцо. Морда виноватая, борода торчком… Держит. А яйцо ходуном ходит — то ли это Всученый нервничает, то ли птица киви. И голос такой, нахальный до ужаса:
— Ты, предок! Знаю я твои штучки. Не лезь раньше срока. Я из-за тебя на целый грамм меньше весить буду! — И лезет через дыру внучок: морда нахальная, борода торчком, щупальцами Всученого хватает — ну, копия!
— Ох, Липа, ты даёшь! — говорю, — Мало нам одного Всученого, так ты вместо киви второго сделал!
Тут и другие из яиц полезли: из Орлова сынка — двое, Всученый с Орлом; у меня — мой, паршивец, и маленький Мяфочка; а у Липы аж три — Липочка, Бяда и Рубик. Полыба донылся! Один сиротой у нас — пусть дальше злится.
Нас-то трое. А этих, микроскопических, много! Носятся кругом, верещат, как Липа, за щупальца хватают… Всученый про перегонку забыл, на нём потомок прыгает. Понёсся счастливый дед остальных созывать. Я — к сыночку: как он там, после плодоношения? А он затих что-то, воду не пьёт, листиками не дрожит, вянет даже. У меня кровь по сердцу!
— Липа! — говорю. — Что с детками?
Липа как оглянулся — и давай рыдать:
— Бедные вы мои, ласковые, мохнатые, не умирайте!
Мелочь вокруг веселится, а лианы на глазах увядают. Верный прибежал, воду льёт, плачет. — Я ли вас не сажал? — говорит. Две лианы откачали — мою и Орла. Лиана Липы завяла. Тут и Орёл заявился. Что, говорит, за гам? Его внучок сразу на него залез, сынок в горшке закачался — рад, прибыл блудный папаша! Как внуки по дедам расселись, сразу видно стало: двух не хватает — Полыбе и Верному. Ну ладно Полыба. Он на них ругался. А Верного-то за что обделили? Он белый стал, потом посинел и вопит:
— Ты, Липа, не знаю чего наворотил! Ты сегодня родить должен был. Себе. Чтобы по щупальцам трескать. А ты доугождался: семерых произвёл! Мог бы и девять — так нет! Не приглянулся тебе Верный!
Орёл про внука забыл, сыночка разглядывает.
— Вот! — говорит. — Есть ещё бутон. Переношенный. Ждите. Может, ещё кто родится.
