Страхом.
Их взгляды на мгновение встретились, и тут же Охотник, отвернувшись, уставился в глубь леса. Дэмьен хотел было окликнуть его, но на мгновение лишился дара речи. Онемело и все тело, впитывая невероятную мощь, на него обрушившуюся. Медленно и с трудом он восстановил контроль над собственным телом. Он и не представлял себе, что эта сила охватила его всецело, он понял это, лишь когда она схлынула. Не представлял он и той блаженной полноты и самодостаточности, которые испытал в эти мгновения. И теперь, когда сила схлынула, тело разболелось, тоскуя по ней. Он подумал, что, наверное, девочка испытывает сейчас то же самое. И подумал: интересно, а что почувствовала Хессет? И еще подумал: чего же испугался Таррант?
- Возьми ее, - еле вымолвил он, и Хессет бросилась к нему забрать из рук дрожащую девочку. Но теперь он не сомневался в том, что дрожит она вовсе не от страха, а от благоговения, хотя дрожала она от этого еще сильнее. - Возьми ее, - повторил он, на этот раз в его голосе было больше силы, и Хессет взяла девочку на руки, прижала к груди и забормотала ей на ухо какие-то ракханские утешения, меж тем как сам Дэмьен не без труда поднялся на ноги.
Земля была на ощупь странной. Воздух был странным. Даже такое простое дело, как заговорить, оказалось странным и непривычным.
- Таррант...
И это все, что удалось ему сказать. Но Хессет кивнула, уловив его мысль. И ему кое-как удалось сдвинуться с места и, еле-еле волоча ноги, побрести через весь лагерь в ту сторону, где исчез Таррант. Применив минимальное Творение, он Увидел тропу Охотника и пошел за ним. В глубь леса, вдоль потоков Фэа, навстречу любым исчадиям, которые могла породить эта колдовская ночь.
Однако никаких порождений Фэа вокруг не вилось, да и Таррант не предпринял никаких усилий Затемнить свой след. Дэмьен нашел его на крохотной полянке примерно в полумиле от лагеря. Так темен был сейчас Охотник и так тих, что Дэмьен едва не прошел мимо него. Но нечто заставило его вглядеться в ночные тени среди деревьев, лишь самые верхушки которых озаряла Кора, и тут он его увидел.
Таррант стоял, прислонившись к высокому ветвистому дереву, его бледные руки упирались в темную кору ствола. Вокруг Владетеля и вокруг священника, над головами у них, трепетала листва, чем только подчеркивалась полнейшая тишина происходящего. Положив голову на руку, Таррант уперся в ствол дерева лбом. Черные, как ночь, выплески силы плясали, подобно крошечным огонькам, вокруг него и исчезали в глубине его темного существа.
Понимая, что Охотник должен был расслышать его шаги, Дэмьен остановился. Странный покой, охвативший его в лагере, уже испарился в ночи, но ярость, владевшая им в ходе схватки, не возвратилась. На смену и тому и другому пришло некое смутное чувство - не совсем страх и не вполне благоговение.
Наконец Охотник обратился к нему. Не открывая глаз и не поворачиваясь к священнику. Не отрывая головы от ствола, к которому она приникла.
- К чему это вы подключились? - хриплым голосом спросил он. - Вы когда-нибудь проделывали такое раньше?
Дэмьен неторопливо покачал головой, не сомневаясь в том, что Таррант, даже не глядя на него, уловит его реакцию. Казалось, Охотник заполнял собой всю поляну, его присутствие распространялось и на окрестный лес, и даже за его пределы. И было в этом присутствии нечто вопросительное. Нет, не совсем вопросительное. Нечто... алчущее.
- Вы хоть поняли, что вам удалось накликать? - вновь спросил Таррант. Ему было трудно говорить, слова, казалось, душили его.
Дэмьен несколько замешкался с ответом.
- Силу, порожденную верой.
Это определение представлялось и ему самому в высшей степени неадекватным, но он не смог придумать ничего более внятного. Некоторые понятия просто не переводятся на человеческий язык.
Охотник медленно повернулся к нему. В призрачном свете Коры его лицо было бледным и испитым, как после тяжелой болезни - и телесной, и психической одновременно. И хотя Дэмьен понимал, что отчасти виною тому бледный туман, вьющийся на поляне, все равно это измученное лицо потрясло его. От одного взгляда на Тарранта священника бросило в дрожь.
- Примерно тысячу лет назад, - хриплым голосом начал Охотник, - я создал проект, которому предстояло изменить здешний мир. Подняв человеческую веру как меч, я вознамерился перестроить саму структуру базовых энергий планеты Эрна. Долгие годы я по одному собирал священные тексты - из числа тех немногих, что пережили Жертвоприношение, - добавлял к ним и другие, составленные впоследствии, - и так, слово за слово, фразу за фразой, ковал свое оружие. Это стало величайшим делом всей моей жизни делом, по сравнению с которым все остальное представляет собой разве что аккомпанемент. Я понял, что если на Земле и впрямь есть Бог, то нам, на Эрне, следует начать воздействовать на Фэа нашей верой до тех пор, пока наши мольбы не достигнут Его слуха. И если есть Бог, правящий всей вселенной, то к нему можно обратиться с коллективной мольбой такой силы, что Он непременно услышит нас. А если ни на Земле, ни в космосе нет Единого Бога - и никакого существа, способного взять на себя Его роль... тогда Бога должна сотворить сама вера. Властелина планеты Эрна, власть которого оказалась бы настолько безмерной, что перед ней померкло бы в своем значении даже Фэа. Таков был мой замысел. Нет, более того: это стало для меня смыслом существования. И если в конце концов я продал душу и выторговал за нее несколько лишних лет, то я поступил так не столько из страха перед смертью... Всеобщее невежество. Слепота. Неспособность увидеть, каким цветом взойдут мои посевы и какие затем принесут плоды. Проблема не-умирания была связана для меня с необходимостью наблюдать за течением столетий, наблюдать, как обращается человечество с тем, что я ему подарил, и по возможности приумножать это, развивать, совершенствовать, пока при помощи веры человек не сможет подчинить себе само Фэа. Это был план, настолько протяженный во времени, что он не вмещался в рамки одной-единственной жизни, а мне нестерпимо хотелось увидеть не только его воплощение, но и завершение. Вы понимаете, священник? Вот в жертву чему я принес свою человеческую сущность. Вот почему я уничтожил саму суть своего земного существования. Потому что мне хотелось узнать. Хотелось увидеть собственными глазами. Потому что мысль о том, что придется умереть в неведении, стала мне нестерпима. Потому что мне не хватило смелости смириться с этим. Вы меня понимаете?
Жар его речи - и его страданий - захлестнул Дэмьена своей волной; перед лицом такого потопа трудно было сконцентрироваться на голом смысле высказываний. Но мало-помалу пришло понимание - а вместе с пониманием и способность облечь его в словесную форму. Голосом, в котором чувствовался трепет и лишь отчасти страх, Дэмьен прошептал:
