С самого своего зарождения фантастика неравнодушна к эсхатологической теме. Еще в 1839 году один из основоположников SF Эдгар Аллан По обыграл на страницах рассказа «Разговор между Эйросом и Хармионой» («The Conversation of Eiros and Charmion») панические настроения, воцарившиеся в Северной Америке после того, как близ Земли в очередной раз прошла комета Галлея. А шестью годами ранее, в 1833-м, наш соотечественник Осип Сенковский написал «Ученое путешествие на Медвежий остров», где рассказал удивительную историю расцвета и, что важнее, внезапной гибели высокоразвитой допотопной цивилизации – привет старику Платону с его Атлантидой.
Дальше – больше. На закате викторианской эпохи, предчувствуя грядущие мировые потрясения, классики уничтожали человечество весело, размашисто, с огоньком – что Герберт Уэллс в «Войне миров» («The War of the Worlds», 1898), что Джек Лондон в «Алой чуме» («The Scarlet Plague», 1912), что Артур Конан Дойл в «Отравленном поясе» («The Poison Belt», 1913)… Но не до конца, разумеется, не под корень. Даже в культовом визионерском романе Уильяма Хоупа Ходжсона «Ночная земля» («The Night Land», 1912), где солнце угасает, а на Земле правят бал силы экзистенциального Зла, в гигантской Пирамиде, питаемой геотермальными источниками, жизнь бьет ключом. До Первой мировой даже авторам самых мрачных фантазий не хватало воображения представить, что хомо сапиенс, этот венец творения, пуп земли, может раз и навсегда сойти с исторической сцены. Замрут фабричные машины, проржавеют и рассыплются в труху железнодорожные рельсы, растворятся в джунглях небоскребы, пески поглотят Великую Китайскую стену, Эйфелеву башню и статую Свободы – но кто-нибудь из наших потомков обязательно уцелеет, чтобы продолжить летопись человеческого рода. О ком, в конце концов, писать, если на планете не останется ни одного живого, мыслящего существа?
При всей своей креативности фантасты далеко не сразу дозрели до концепции «взаимного гарантированного уничтожения». Мысль о том, что гибель всего и вся, полный и окончательный конец тоже может стать весомым поводом для художественного высказывания, до определенного момента мало кому приходила в голову. Понадобились две мировые войны, несколько революций в Европе и Азии и всеобъемлющий кризис гуманистического мировоззрения, чтобы идея всерьез овладела массами. Пика популярности эта тема достигала в пятидесятых – шестидесятых годах прошлого века – именно тогда написаны такие канонические тексты, как «Будет ласковый дождь» («There Will Come Soft Rains», 1950) Рэя Брэдбери, «На последнем берегу» («On the Beach», 1957) Невила Шюта, «Колыбель для кошки» («Cat’s Cradle», 1963) Курта Воннегута, «В круге света» (1965) Ариадны Громовой.
В эпоху холодной войны сценарий коллективного самоубийства человечества утвердился в сознании фантастов как вполне вероятный, открыв дорогу и для других апокалиптических поджанров. Глобальным природным катаклизмам посвящена, к примеру, утонченная трилогия Джеймса Грэма Балларда, включившая романы «Затонувший мир» («The Drowned World», 1962), «Сожженный мир» («The Drought», 1964) и «Хрустальный мир» («The Crystal World», 1966). В книге Ричарда Матесона «Я – легенда» («I Am Legend», 1954) загадочный вирус поголовно обращает людей в вампиров, а в «Противостоянии» («The Stand», 1978) Стивена Кинга человечество выкашивает всеобщая пандемия модифицированного гриппа. В «Тумане» («The Mist», 1980) того же Кинга в наш мир прорываются чудовищные твари из иного измерения, а в «Седой бороде» («Greybeard», 1964) Брайана Олдисса все представители животного мира, включая человека, начисто теряют способность к продолжению рода. Апокалипсис в повестях и романах пятидесятых – восьмидесятых разнообразен и многолик, и далеко не всегда он приходит в дыму и пламени…
Но времена меняются: Холодная война выдохлась, биполярный мир, неуютный, но предсказуемый, распался, а вместе с ним отступили в тень страхи, десятилетиями объединявшие людей по обе стороны Атлантики. Пожалуй, последним значительным (и сильно запоздавшим) романом об окончательном и бесповоротном ядерном апокалипсисе стала «Дорога» («The Road», 2006) Кормака Маккарти. Ну а фантасты, выдохнув с облегчением, на новом витке исторической спирали вернулись к теме частичного, ограниченного истребления человечества.
И тут самое время обратить взгляд к родным просторам, где последние лет восемь – десять постапокалиптика (или «постап», пардон за неблагозвучность, – не я придумал это сокращение) пользуется дикой, необъяснимой с рациональной точки зрения популярностью. Зона локальной катастрофы стала местом действия «S.T.A.L.K.E.R.а», самой коммерчески успешной франшизы в истории постсоветской фантастики. Та же схема с минимальными вариациями повторяется в многочисленных проектах-клонах: «Технотьма», «S.E.C.T.O.R.», «Зона смерти» и прочих, число которых давно перевалило за дюжину и продолжает расти. В другой популярной франшизе, «Метро 2033», запущенной Дмитрием Глуховским, человечество, кое-как пережившее ядерную войну, продолжает влачить жалкое существование в тоннелях метрополитена. (Замечу в скобках, описание тяжких будней «выживальщиков» доставило немало веселых минут работникам метро, особенно Московского, – спасибо авторам). Немного наособицу стоят романы из серии «Атомный город» издательства «Крылов»: «Еда и патроны» Артема Мичурина, «Черный день» Алексея Доронина, «Работорговцы» Юрия Гаврюченкова… Вообще же число подобных книг, выпущенных за последние годы разными издательствами, не поддается точному подсчету: несколько тысяч наименований по самым скромным прикидкам. И все это покупают, читают, обсуждают на тематических форумах… Так откуда у массового читателя эта мазохистская страсть к текстам, в которых большая часть человечества гибнет страшной, мучительной смертью?
Ответ, мне кажется, стоит искать скорее в области социологии и массовой психологии, чем литературоведения. Беда в том, что двадцатый век стал эпохой краха глобальных идеологий. Христианская утопия, коммунистическая утопия, расовая утопия, либерально-гуманистическая утопия – все они обанкротились, скомпрометировали себя одна за другой, причем в России этот парад-алле прошел буквально на глазах одного поколения. У тридцати-сорокалетних накопилась чудовищная усталость от любых идеологем, выработалось отвращение к пафосу, аллергия на лозунги. Мы не в силах представить себе принципиально иное будущее, потому что давно не верим прожектерам – но в то же время смертельно устали от настоящего. Постапокалиптика – утопия для поколения разочарованных, конец света – иносказание, эвфемизм для революции. Пусть ядерный смерч пройдется по планете, пусть унесет миллиарды жизней – но постылый миропорядок будет разрушен до основания, раз и навсегда. Да, ценой множества смертей, ценой разрушенных судеб – это неизбежная дань, которую собирает любая революция. Но тот, кто уцелеет, получит шанс начать все заново, с чистого листа, без лжи, лицемерия, фальши… Шанс учесть ошибки прошлого и построить на руинах новый, прекрасный, справедливый мир.
